Сын парижской белошвейки и ее соседа-квартерона Александра Дюма-отца (который в пору рождения сына только начинал писать драмы и служил писцом в конторе герцога Орлеанского) вырос высоким красавцем, и отец (Дюма-отец), столько ценного семени раскидавший по свету напрасно, в конце концов признал его, усыновил и возлюбил, однако унижения и обиды детских лет никогда не умирали в душе сына. Они сделали его писателем-моралистом. Правда, строгие правила морали и обличительный пафос не помешали ему волочиться за парижскими кокотками и замужними дамами (по воле судьбы – русскими, из тех, что, оставив мужей в Петербурге, исцеляли таинственную хандру вполне действенным, и не только в Париже популярным, способом – внебрачной любовью). Однако именно смерть одной очень знаменитой кокотки принесла Дюма-сыну самый его крупный литературный успех. Девица эта делила свою любовь между молодым литератором и мерзкими (но очень богатыми) стариками (среди них был даже один русский посол), тратила деньги без зазрения совести и очень любила камелии (яркая деталь, какие всегда так полезны в литературе). У девицы была чахотка, а образ жизни она вела, как выражаются, нездоровый, и вот однажды, вернувшись с отцом из африканского путешествия, Дюма-сын обнаружил, что девицы этой (ее звали Альфонсин-Мари Дюплесси) уже нет в живых, а остались от нее одни только долги, так что вещички ее распродаются на аукционе. Французы растроганно покупали на нем сувениры этой беспутной, но в конце концов вполне трогательно (поскольку безвременно) завершившейся жизни, и только посетивший распродажу грубый британец Чарльз Диккенс бурчал, что не видит в истории лживой мотовки-шлюхи ничего умилительного. Но Диккенс не был, наверное, таким пылким моралистом, как Дюма-сын, а последний немедленно написал на эту тему роман, имевший, впрочем, весьма умеренный успех. Зато позднее Дюма-сын увидел могилу этой кокотки на Монмартрском кладбище, и ему в голову пришла идея. Не какая-нибудь там религиозно-философская идея, а идея вполне практическая, литературная: он решил переделать свой роман в пьесу. Вот тогда-то к нему и пришел настоящий успех. Кто ж из вас не слышал про «Даму с камелиями», которая прогремела на сценах всего мира? Ко времени написания драмы Дюма-сын, нарушая, как все моралисты, собственные правила морали, завел роман с молодой замужней дамочкой из Петербурга – Лидией Нессельроде (она была урожденная Закревская и резвостью своих дамских затей отомстила всему семейству своего тестя Карла Нессельроде за его нелюбовь к нашему любимому Пушкину). Лидию, вступившую в связь с молодым Дюма, ее муж-дипломат чуть не насильно увез из Парижа домой, но тогда с утешением пришла к писателю-моралисту ее подруга, княгиня Надежда Нарышкина (урожденная Кнорринг). Она была замужем за немолодым князем Нарышкиным и даже имела от него малолетнюю дочь, но так как князь медлил с переходом в лучший мир, то ей приходилось «лечиться» в Париже, где на помощь ей и пришел уже прославившийся писатель-моралист. В ранний период их романа он вполне выразительно описал Надежду в письме к Жорж Санд:
«Что я люблю в ней – это то, что она совершенно женщина, от кончиков ногтей до глубины души… Физически она представляется мне до крайности обольстительной, большое благородство линий, изящество форм. Эта ее душистая кожа, ее тигриные когти, ее длинные рыжие, как у лисы, волосы, эти зеленые глаза цвета морской волны, все это по мне…»
Далее в письме следовал перечень прочих радостей, которые могла предоставить писателю новая постоянная связь:
«Мне доставляет удовольствие перевоспитывать это прекрасное создание, испорченное ее страной, ее образованием и средой, ее кокетством, а главное – праздностью…»
«Я не первый день ее знаю, и наша борьба (ибо между такими натурами, как она и я, идет в полном смысле слова борьба), борьба эта началась уже семь или восемь лет назад, и лишь два года назад мне удалось одолеть ее… Я немало повалялся в пыли в ходе этой борьбы, но я уже встал на ноги, а она, надеюсь, окончательно повергнута навзничь на землю. Ее последняя поездка ее доконала…»
Речь тут идет о поездке в Россию. Замужней Надежде приходилось раз в год возвращаться к живому еще мужу, хотя бы для того, чтоб пополнить свою кассу и взять новое разрешение на вояж «для поправки здоровья» (поддержанное небескорыстным лекарем). Конечно, ей хотелось бы получить развод и устроить свою жизнь во Франции, но так случилось, что младшая ее подружка, Лидия Нессельроде (прежняя любовь Дюма-сына), и здесь ее опередила. Лидия затеяла развод с графом Дмитрием, а любящий папаша Закревский, поддержав ее демарш, вызвал этим неудовольствие императора и лишился высокого поста генерал-губернатора. Так что князь Нарышкин вовсе не хотел из-за бабских причуд навлекать на себя немилость трона. Он пригрозил, что развод лишит старшую дочь ее части наследства. Аргумент был нешуточный. Грозил князь и отобрать дочь. Рассказывают, что напуганная этой угрозой Надежда спала в замке Вильруа (где было много десятков комнат) в одной комнате с дочерью. Сами понимаете, что обстановка в замке была нервная.
Еще не получив развода, Надежда родила Александру Дюма вторую дочь (тоже внебрачную). Неудивительно, что к тому времени, как князь Нарышкин покинул нашу грустную юдоль несовершенных браков и Александр Дюма-сын с Надеждой смогли узаконить свои отношения, нервы княгини были порядком истрепаны, и брак выпал Александру нелегкий: Надежда бешено ревновала его к многочисленным французским поклонницам, а потом и вовсе помутилась умом…
От замка Вильруа рукой подать до уже нами упомянутого выше славного города Mo. События его долгой истории, ее герои и дошедшие до наших дней в сохранности памятники его старины могут задержать нас здесь надолго. Остановившись в старинном центре города, где-нибудь перед кафедральным собором Сент-Этьен, во дворе перед епископским дворцом, перед зданием старого капитула или былого почтового двора, мы припомним лишь самое главное в этой истории, без чего не было бы ни великолепных строений, ни многовековой славы города. Например, вспомним о здешних епископах. С самого IV века Mo был резиденцией епископов, среди которых можно насчитать нескольких вполне незаурядных деятелей. Первым из тех, кто оставил свое имя в памяти французов, был святой Фарон, основавший здесь в 630 году монастырь Святого Креста. В XII веке, при герцогах Шампанских, в Mo, оправившемся уже от норманских нашествий, начинается строительство кафедрального собора Сент-Этьен. В XVI веке вокруг епископа Гийома Брисоне группируются в Mo зачинатели французского протестантизма (Реформации). В 1564 году знаменитые «Четырнадцать» гугенотов были по решению Парижа сожжены живьем на площади Рынка, но протестантские идеи продолжали бродить по закоулкам этой рыночной части Mo (обычно противопоставляемой городу), готовя пожар будущих Религиозных войн. В 1681 году король Людовик XIV ставит во главе епископства в Mo воспитателя наследника (дофина), проведшего при дворе двенадцать лет и написавшего «Беседы о всеобщей истории», видного богослова, писателя, оратора и проповедника Жака Бениня Боссюэ. Это был великий мастер проповедей и надгробных речей (его речи над гробом принца Конде и Генриетты Английской вошли в золотой фонд этого высокоценимого во Франции жанра). Он написал также историю протестантизма и вообще стяжал высокое прозвище «Орел Mo». В 1926 году город Mo, выкупив у государства великолепно сохранившийся (существовавший чуть не с XII века) епископский дворец, устроил там музей Боссюэ – музей искусств и истории. Сам старинный епископский дворец, здание старого капитула и почтовой станции с их готическими залами и подземельями являют собой архитектурные памятники, достойные нашего просвещенного внимания. В не меньшей степени это относится к построенному в XII–XVI веках кафедральному собору Святого Этьена со всеми его вариациями готического стиля – от «примитивной» до «пламенеющей» готики, с великолепными статуями его порталов (увы, немало покореженных мстительными гугенотами), с интерьером, изобилующим произведениями старинного искусства.
