– Три, – ответил он. Улыбнулся. – Если
завязнет, на руках понесем! С той же скоростью. Я имею в виду, понесем прямо в
повозке.
Гелия шептала за спиной, боясь высунуться, Итания
прислушалась, сказала решительно:
– Тогда нужно остановиться где-нибудь возле озера!
– Зачем?
– Мы уже неделю в дороге, – объяснила она
терпеливо. – Мне нужно вымыться. От меня пахнет потом, как от… артанина!
Он нахмурился:
– От артан хорошо пахнет. Твоя кожа пахнет лучшими
цветами мира. Видишь, за повозкой спешат, выбиваясь из сил и падая на дорогу,
тысячи мотыльков? Они летят на твой запах. Я не хочу пускать тебя в воду. Вдруг
превратишься в серебристую рыбку и снова ускользнешь?
Она покачала головой:
– Я могу дать слово, что не ускользну… пока буду
купаться. Он горько усмехнулся:
– Слово куявки… К тому же слово, данное врагу под
принуждением, многие считают недействительным.
– Я не считаю, – крикнула она. – Я так не
считаю!
Его конь прижал уши, покосился на нее с удивлением. Придон
торопливо кивнул. В его черных глазах боролись страх и нежелание ее рассердить.
– Хорошо, я велю сделать привал у ближайшего озера. Там
и заночуем.
Западная часть неба уже покрылась кровавой коростой.
Огромный багровый шар медленно сдвигался к темному краю земли, а впереди
наконец блеснула гладь озера. Едва телега остановилась, Итания выскочила,
опасаясь, что скоро наступит ночная тьма и ей не разрешат в воду.
Придон послал конных всадников вокруг всего озера, заодно и
уток набьют, а Итания сердито остановилась у самой кромки воды. Ее лиловые
глаза смотрели на Придона исподлобья, а голос прозвучал язвительно:
– В самом деле будешь наблюдать?
Он сказал хмуро:
– Ты уже почти жена мне.
– Почти не считается, – ответила она
дерзко. – Боги могут передумать и в последнюю минуту.
– Не передумают, – пообещал он.
– Почему?
Он усмехнулся:
– Со мной меч Хорса. А он сражает и богов!
– Ого, – сказала она так же язвительно, но по телу
пробежал трепет. Придон не шутит, по всем легендам, этот меч способен убить
бога так же легко, как и простого зверя или человека. – Ты, конечно,
силен… но почему тогда так опасаешься?
– Я не опасаюсь, – возразил он. – Я боюсь. Я
страшусь, я ужасаюсь, я весь трепещу от одной только мысли, что ты снова… Я не
понимаю, как мог прожить эти полгода без тебя? Потому я готов выглядеть
дураком, идиотом, трусом… да кем угодно, но только бы не потерять тебя.
Она указала на другую сторону кустов.
– Отойди вон туда. Ты будешь видеть мою голову. Будешь
слышать плеск воды. Я никуда не денусь, неужели не понимаешь? Но я должна
помыться. Мне все время кажется, что на мне все еще кровь тех благородных
людей, что дали мне убежище… и не выдали нас тебе.
Служанка вздрагивала, пригибала голову, страшась его гнева.
Придон молча отступил на другую сторону зеленого кустарника.
Вода была прогретая, словно ею наполнили небольшой уютный
бассейн, что располагался в ее покоях рядом со спальней. Служанка приняла
одежды, Итания вошла чуть глубже, вода, как теплое парное молоко, ласково и
бережно принимала ее тело. Красные лучи пронизывают толщу воды наискось, делают
ее мрачной и таинственной, но все равно виден чистый крупный песок на дне,
зарывшиеся в него головами мелкие рыбешки, искренне уверенные, что теперь их не
видно.
Вода показалась прохладной, когда окунулась с головой, но
это ощущение сразу же прошло, она начала торопливо тереть себя платком, подошла
служанка, Итания подставила ей спину, выгнув горбиком.
По ту сторону кустов затрещали ветки, послышался
встревоженный голос:
– Итания! Ты где?
– Да здесь я, здесь! – ответила она с отчаянием. –
Моюсь!
– Почему тебя не видно?
– А что бы ты хотел увидеть? – спросила она с
вызовом. Голос его стал тише, с нотками смущения:
– Итания, я очень боюсь тебя потерять… Пусть я лучше
буду казаться глупым трусом, но зато…
Она фыркнула, выпрямилась, услышала его вздох облегчения, он
наконец-то увидел ее золотые волосы над зеленью листьев. Служанка начала
плескать водой сильнее, пусть слышит, что они здесь, торопливо терла Итанию
мокрым платком, соскребала пот и грязь, обливала водой.
Когда выбрались на берег, солнце уже опустилось за темный
край, раскаленные облака медленно теряли пурпур, становились темно-багровыми на
быстро темнеющем небе.
По ту сторону кустов послышались торопливые шаги. Придон
появился весь медный, озаренный светом гаснущих облаков. Брови сдвинуты, лицо
оставалось встревоженным. При виде Итании в глазах мелькнули огоньки, такие же
красные, как закатное небо.
– Ты неосторожна, – упрекнул он.
– А что могло случиться?
– Как что! – воскликнул он с жаром. – Тебя
могла укусить рыба!.. И я не смог бы тебя защитить! Твою нежную кожу могла
ущипнуть эта грубая вода, твое лицо целовал этот грубый простой воздух, без
нежных благовоний и дорогих масел… Итания, что ты со мной делаешь? Я едва не
умер от тревоги!
Она спросила ядовито:
– За меня или за себя, что потеряешь добычу?
– Итания, неужели ты никогда не сжалишься?
Он стоял перед ней, загораживая дорогу к кострам. Она
повернулась и пошла к повозке. За спиной был возглас, ей показалось, что Придон
застонал, как от сильнейшей боли. Послышались тяжелые шаги. Она почти побежала,
дверца открыта, вскочила в повозку, но, когда дернула дверцу, та не поддалась.
Придон стоял снаружи и придерживал дверцу. Он смотрел снизу
вверх, глаза горели ярче, чем рубин в его обруче. В черных волосах проскакивали
синеватые искорки, брови сдвинуты, а губы сжаты, застыли, словно каменные. За
его спиной возникла служанка, беспомощно взглянула на Итанию, сдвинулась в
сторону.
– Итания, – сказал он. – У меня нет других
слов, которыми можно говорить с богами!.. Итания – этим заклинанием я могу
склонить всех богов… почему тебя не могу?
– Придон, – сказала она. – Придон… ты не
заметил, что ты уже не тот герой, что искал меч?
Их взгляды сомкнулись, она всем своим видом старалась
показать, что он действительно не тот, что он хуже, гаже, подлее и ненавистнее
ей, и еще гнала даже мысль, что Придон хоть и не тот герой, но все еще она не
может его возненавидеть. Он возмужал за полгода, на лице теперь суровые
складки, подбородок тверже, выдвигается надменно и с вызовом, в глазах часто вспыхивает
беспричинная ярость, возжигаемая неведомыми ей мыслями. И все же он чересчур
резок, раньше в нем этого было меньше, а жестокости не было вовсе. В то же
время он огрубел лишь снаружи, она чувствует, что внутри этой медной статуи
находится прежний Придон, нежный и чувствительный, страстный и пылкий… И
возненавидеть его пока не может.
