Впрочем, все это, как выражается В.А. Сахаров, — «предположения». Но вот то, что, вопреки решению пленума, «сношения с работниками» Ленин осуществляет вне контроля Сталина, вывело Иосифа Виссарионовича из себя — это факт. И выяснив, что записка Троцкому была передана 21-го Крупской, Сталин вечером 22 декабря позвонил ей…
Эта скандальная история обросла позднее множеством версий. Поэтому будем опираться на наиболее достоверные свидетельства. И первое — письмо Крупской (автограф имеется) Каменеву, написанное ею на следующий день: «23/ХП. Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина».
Надежда Константиновна все еще надеется на Каменева и Зиновьева: «Я обращаюсь к Вам и к Григорию, — пишет она, — как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности»1.
ВА Сахаров считает и это письмо фальшивкой — «новоделом». Почему, мол, Крупская адресуется Каменеву, а не официально в Политбюро? Почему нет делопроизводственных пометок секретаря ЦК? Он уверен, что конфликт, если даже допустить, что он имел место, был сугубо личным, что никакой грубости не было и «Сталин не сказал ей ничего, что выходило бы за рамки дозволенного», хотя Крупская и заявила якобы о своем «нежелании считаться» с решением ЦК
1005
1006. Говоря честно, отвечать на эти утверждения просто не хочется. Пусть читатель, уяснив для себе все перипетии данной истории, сам делает выводы.
Приведем второе свидетельство — Марии Ильиничны Ульяновой: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах… И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет».
По одной из версий, среди слов, сказанных тогда Сталиным Крупской, была якобы фраза: «Мы еще посмотрим, какая Вы жена Ленина», и что именно эти слова имела в виду Надежда Константиновна, написав о «грубом вмешательстве в личную жизнь». Фраза эта широко использовалась в литературе, хотя серьезных подтверждений и не имеет. Но так или иначе, как пишет Мария Ильинична, «Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»1.
И, наконец, третье свидетельство: письмо Сталина Ленину 7 марта 1923 года, в котором он пишет о конфликте с Крупской и о том, что он «сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем, Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное…»
1007
1008
О данном инциденте позднее подробно рассказывали М А Во-лодичева и ЛА Фотиева, причем Лидия Александровна осуждала Крупскую: «Зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин звонил по телефону?… Это страшно взволновало его».
Ссылаясь на эти воспоминания, необходимо указать, что речь идет о магнитофонных записях бесед писателя Александра Бека с Фотиевой и Володичевой в марте 1967 года.
Александр Бек, автор таких книг, как «Жизнь Бережкова», «Волоколамское шоссе», «Штрихи», «Новое назначение» и других, которые помогают понять многие сложнейшие страницы советской истории, помимо блестящего писательского таланта, обладал бесценным даром собеседника и интервьюера. О нем говорили, что он может «разговорить телеграфный столб».
И в этом убеждают записи его бесед с Фотиевой. В 70-х годах, в связи с подготовкой 45 тома Собрания сочинений Ленина, мы тоже пытались «разговорить» Лидию Александровну. Но ничего, выходящего за рамки уже опубликованного ею, выудить так и не удалось.
Причина стала понятной, когда однажды она рассказала о том, что спустя годы после смерти Ленина к ней неожиданно явился комендант Дома правительства («Дом на набережной») и безапелляционно заявил, что в ее квартире будет ремонт.
И Лидия Александровна рассказала, как на ее глазах, в ходе этого ремонта, в стены вмазали какие-то «металлические тарелки». Вероятно, это был ремонт домовой вентиляции. Но она была убеждена, что это подслушивающие устройства. Вот так и жила она много лет, полагая, что каждое ее слово фиксируется «компетентными органами».
И все-таки Александру Беку удалось разговорить ее, хотя в начале беседы она прямо заявила: «Если вздумаете опубликовать, то отрекусь». Бек сдержал слово. Он опубликовал записи лишь после смерти Лидии Александровны. И записи эти, в достоверности которых невозможно сомневаться, как раз и являются ценнейшим дополнением к «Дневнику дежурных врачей»1
В день инцидента, 22 декабря, Крупская, видимо, ничего не рассказала Ленину о случившемся. У него и так после беседы с Фёрстером было, как заметила Мария Ильинична, «более пессимистичное настроение…» Около б вечера Владимир Ильич вызвал Фотиеву и продиктовал следующее: «“Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам…”. Он прибавил при этом: “Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните”. Пропущенную фразу, — пишет Фотие-ва, — в начале не могла припомнить. В конце — я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне»
1009
1010.
Позднее Лидия Александровна так вспоминала об этом разговоре: «…После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал: — Профессор Фёрстер написал мне так: “У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу”. И заявил, что дать яд после такого заключения не может.
