Я резко остановилась и очень серьезно посмотрела на Гарсона:
– Младший инспектор, вы понимаете, что ведете себя как избалованный ребенок и тем самым можете помешать нормальному ходу следствия?
– Это я-то избалованный ребенок? В жизни никто мне ничего подобного не говорил! Да я начал работать в четырнадцать лет!
– Речь совсем о другом: вы почему-то вечно ходите раздраженный и обиженный.
– Просто вы, инспектор, сами того не замечая, иногда высказываете мне такие вещи…
– Уж не знаю, что я могла сказать, чтобы так вас разобидеть.
– Вы сказали, что я лезу в вашу жизнь!
– Послушайте, Гарсон, давайте поступим так. Мы с вами сейчас подпишем некий договор – между вами и мной. И согласно этому договору впредь мы не позволим себе никаких замечаний личного характера в адрес друг друга, согласны? И тогда все пойдет как по маслу. Мы ведь всегда ладили, правда?
– Да, но в последнее время…
Он еще немного покочевряжился, потом сдался:
– Хорошо. Где надо подписывать?
– Символической подписью послужит пиво.
– Идет.
– Только поклянитесь, что перестанете по каждому поводу строить сердитую мину.
– Постараюсь.
На самом деле я подумала, что не нравились ему не только мои выволочки, но и то, что другой инспектор вот-вот подключится к нашему расследованию. На беду, в нем коренились многие пороки, вообще типичные для полицейских.
Мы заглянули в галисийский бар и выпили пива.
– А ведь этот шут гороховый сообщил нам кое-что весьма любопытное, как вы считаете? Вальдес вытягивал из него сведения о сильных мира сего – и это крайне важно для нас.
– Не знаю, инспектор, он меня до того взбесил, что я готов был удушить его своими руками. Поэтому до меня не слишком хорошо доходило, о чем он толковал.
– Надо же, Фермин, а вы, оказывается, человек великих страстей!
– Ваша реплика носит слишком личный характер.
– Вы правы, беру свои слова обратно.
Кажется, лекарство могло стать опаснее болезни, и мне предстояло целый день сражаться с Гарсоном, выясняя, содержится в той или иной фразе личный выпад или нет. Но тогда спор наш дальше не зашел – еще и потому, что зазвонил мой мобильник. Это был инспектор Сангуэса.
– Петра? У меня для тебя есть пара новостей.
– Только пара?
– А ты имеешь хоть малейшее представление, каким потом добывается такого рода информация?
– Ладно, ладно. Не тяни, рассказывай.
– Это касается Пепиты Лисарран и танцовщицы. Ни у той ни у другой ничего нет. У первой – только ее официальная зарплата и ноль сверх того. У второй – нищенское жалованье в магазине.
– А со Швейцарией как?
– Если у них и есть что швейцарское, так разве только часы, да и то вряд ли.
– Понятно, значит, их мы вычеркиваем. А остальные?
– Петра, побойся бога, я бы еще понял, если бы меня понукал кто-то, кто не знает полицейской работы, но ты…
– Прости, Сангуэса, ты даже вообразить не можешь, до чего важны эти сведения. Не исключено, что я попрошу тебя проверить еще кое-кого. Скажи, а мог бы ты поставить беспримерный скоростной рекорд?
– Ну, если ты так просишь!.. Сразу видно, что просит ласковая и милая женщина!
– Серьезно?
– Мужик на твоем месте сказал бы так: “Вы давайте там, сволочи, поднаприте, хватит, так твою мать, дурака-то валять, не мычите и не телитесь там у себя в отделе”.
Я решила не продолжать рискованную тему и ответила:
– Я ведь знаю, сколько у вас работы, но очень бы просила тебя поставить мой список на первую очередь.
– Ладно, Петра, постараюсь.
– Сангуэса!
– Ну?
– Что значит постараюсь? Может, будешь не только мычать, но и отелишься наконец, так твою мать!
Давая отбой, я успела услышать раскаты его смеха. Если хочешь установить с кем-то из коллег особые отношения, надо уметь сочетать вежливость с панибратством. Обычно это дает хорошие результаты.
Гарсон, воспользовавшись тем, что я отвлеклась на разговор с Сангуэсой, заказал себе еще несколько морсильит
[25]. Но он вполне успел бы еще не раз повторить свой трюк, так как мой мобильник зазвонил снова. Теперь я всего лишь выслушала информацию и попрощалась.
– Это эксперты по баллистике, – пояснила я младшему инспектору. – Пули, которыми убили информатора и его жену, вышли из того же ствола, из какого прикончили Вальдеса.
Размышляя над услышанным, Гарсон не переставал жевать.
– И что вы про это думаете?
– Пока не знаю, но смею вас заверить: наш ужин с Молинером скучным будет вряд ли.
Глава 6
Я не слишком хорошо знала Молинера, но сразу заметила в его облике следы усталости. Провалившиеся глаза. Осунувшееся лицо. Дожидаясь нас, он уже выбрал столик и сел. Перед ним стоял наполовину пустой стакан с пивом. Он улыбнулся, как обычно мы, полицейские, улыбаемся, когда до предела измотаны, но при этом не без лихости желаем продемонстрировать силу и крепость живущего в нас изумительного чувства долга. Едва поздоровавшись и не сдержав нетерпения, я спросила:
– Ну как?
Он, конечно, сразу сообразил, что меня волнует отнюдь не его здоровье.
– Ужасно, – ответил Молинер, а потом добавил, наслаждаясь тем, что все наше внимание сейчас приковано исключительно к нему: – Жуткий напряг.
Мы заказали ужин. Я так хотела поскорее услышать подробности, что едва замечала, что выбираю в меню. Зато Гарсон действовал иначе, с толком и расстановкой, из-за чего я почувствовала к нему лютую ненависть. Наконец меня прорвало:
– Молинер, побойся бога, если ты не расскажешь наконец, как у тебя все прошло с министром, я за себя не ручаюсь.
Он изобразил на лице снисходительность, показывая тем самым, что он-то, в отличие от меня, настоящий полицейский, а затем слегка театральным голосом начал:
– Наш министр нервничал, очень сильно нервничал. Я беседовал с ним почти четыре часа. Посоветовал ему вызвать адвоката, но он отказался. И отрицал какую бы то ни было связь с Росарио Кампос. Это стало, на мой взгляд, его роковой ошибкой. Он сам себе противоречил, путался, менял показания… Короче, у меня не осталось ни малейших сомнений, что он каким-то боком замешан в это дело. Между нами развернулась настоящая война нервов, и, думаю, он ее проиграл. Время от времени мне казалось, что почва уходит у него из-под ног и он вот-вот во всем сознается, но он каким-то образом выруливал.
