– Целее будут. Разве они тебе мешают?
– Да хрен с ними! – отмахнулся Ингвар. – Вот где этот йотунов Рахваил… или как его там, морду козлиную?
– Рахваил? Дядя Мирави? – Зная, что сегодня никто уже не придет, Эльга с облегчением сняла волосник и стала расплетать косы, чтобы расчесать и заплести на ночь. – А тебе какая в нем корысть? Сорок шелягов принесет? Так и те не наши – Свенельдовы!
– Он же рахдонит. У нашего Гостяты родня о-го-го…
– Что ж ему эта родня сорок шелягов подарить не может?
– Потому что эти морды за шеляг удавятся! – Ингвар сел на постель и напряженно уставился в пустоту. – Вертится мысль какая-то… Ведь нам брать этот троллев Самкрай, а Рахваил и прочая его братия туда вхожа, как к себе домой. И пока у нас в руках их бабы и девки… можно из этого кой-какую корысть выжать, да не соображу какую…
«Ингвар любит тебя…» – вспомнила Эльга, водя гребнем по волосам. Сейчас на его лице отражалось напряженное раздумье, и мысли его были далеки от любви.
– А откуда берутся рахдониты? – спросила она, отгоняя мысли о тайне.
Ведь она почти пообещала Мистине больше не допытываться. Не так чтобы словами, но, если она сейчас попытается просверлить гору, это будет нечестно.
– Откуда берутся? – Ингвар посмотрел на нее. – Бес их знает. Они все жидины…
– Хазары?
– Нет. Ты что, рахдонитов не видела? Их возле рабского рынка каждое лето толчется, как мошкары на болоте. Они не хазары, у них другая какая-то страна есть, – Ингвар нахмурился, пытаясь вспомнить. – Или была… Далеко где-то.
– Дальше Царьграда?
– Дальше. Но приезжают они из Царьграда, когда не из Самкрая. Их в Царьграде чуть ли не больше, чем в самом каганате.
– И вы будете Самкрай приступом брать? – прошептала Эльга, присев рядом с ним, хотя в избе никого больше не было.
– Не мы! – Ингвар недовольно нахмурился. – А я еще не знаю кто. Вот, эти рыла говорят: ты стал робким! – Он в досаде ударил себя по колену. – Будто я бы сам не хотел пойти на этот троллев каганат! Да кто же меня пустит! Свенельдич сам первый и не пускает! Ты, говорит, князь, тебе нельзя, сиди дома и правь рулем. Вдруг ты уйдешь, а здесь что случится? Одних послов снаряжай, других встречай, купцов провожай через пороги… Пока все не наладится, года три-четыре мне не до заморья. А так, само собой, приступом придется брать. Сами же нам хазары ворота не отворят. Хорошо если правда тамошний воевода к Карше уйдет.
– Вам не отворят, а кому отворят? Вот, Рахваилу этому и отворят! – Эльга улыбнулась. – Жаль, вы на рахдонитов не похожи. Тут я слышала, пока масло сбивали, Левана девкам сказку рассказывала: дескать, был там у хазар или у сарацин один хитрый разбойник, он свою дружину посадил в большие такие горшки, по человеку в горшок, и провез в город, будто там масло. А ночью они должны были вылезти и ворота открыть. Я не все поняла, у нее слов хазарских много намешано.
– У него дружины-то сколько было? – Ингвар оживленно повернулся к ней.
– Тридцать человек.
– А у нас будет шестьсот! За зиму столько горшков даже моравы не наделают, к тому же чтобы человека спрятать!
– Чтобы перебить стражу и ворота открыть, все шестьсот не надо, – Эльга посмеивалась, сама не принимая эти замыслы всерьез. – Тридцати как раз хватит. Только подумай: вот придет Рахваил просить, чтобы отпустили его племянницу. Сорок шелягов принесет. А ты скажешь: не надобны мне твои шеляги, а хочу вот чего: весной дам я тебе тридцать горшков меда, отвези их в Самкрай и продай. Он согласится, возьмет горшки, привезет в Самкрай, поставит в клеть, а ночью парни вылезут и откроют ворота. Большая дружина и войдет.
Она сама засмеялась – хорошая сказка получилась! Надо бы Мистине рассказать, он повеселится. И еще станет врать на пирах, будто некий древний конунг таким хитрым способом проник в Рум. Целую сагу сплетет, а простаки будут слушать и верить.
Ингвар не смеялся, а сосредоточенно смотрел куда-то мимо нее. На лбу его обозначилась косая морщина, а пальцы двигались, будто он что-то просчитывает про себя.
Не дождавшись ответа, Эльга махнула рукой и стала укладываться спать. Ингвар вскоре лег возле нее, но по его дыханию она знала: он не спит и продолжает думать, глядя в темноту под кровлей.
* * *
С тайным нетерпением Ингвар день за днем ждал приезда рахдонитов, но, когда те наконец появились, им пришлось подождать его. Ворота княжьего двора были открыты, оттуда доносился топот многочисленных ног, стук о дерево и отрывистый крик:
– Щиты ровнее!.. Куда побежал? Ровнее!.. Шаг, шаг, шаг… право шаг, шаг… Стой! Воротись!
Старшим сторожевого десятка у ворот сегодня был Кари Третий. Такое прозвище он носил потому, что приходился внуком Кари Старшему – одному из Олеговых воевод, и тем же именем звался сын другого Олегова воеводы, Вильмунда – тот был Кари Щепка.
– Княже! – закричал он от ворот. – Твои жидины пришли! Пускать?
– Чего? – Ингвар обернулся.
В сером кюртиле некрашеной шерсти, раскрасневшийся, он управлял строем отроков – был час обычных упражнений. Уразумев, о чем речь, кивнул Гримкелю, чтобы продолжал вместо него, и пошел в избу переодеваться.
Беляница побежала за Эльгой – та была в поварне, где свои и хазарские девки толкли в ступах просо на кашу.
– Княгиня, жидины пришли, князь просит кафтан сыскать! – доложила она.
Злополучная вдова оказалась женщиной толковой, и спустя два месяца Эльга поручала ей то припасы, то готовку, то стирку, выдавая другую челядь в помощь. Даже подумывала позже передать все ключи от дома и волю над женской прислугой.
Услышав про жидинов, хазарки опустили песты. К Эльге обратились два десятка темных глаз: уже полмесяца пленницы жили в княгининой челяди, и вот явились люди, способные решить их судьбу!
– Погляди здесь! – велела Эльга Белянице и шепнула на ухо: – Может, отроков пришлю за кое-кем, тогда отпусти.
И вышла. «Чего замерли, работайте!» – долетел ей вслед строгий окрик.
В избе Ингвар сбросил пропотевшую за утро сорочку и обтирался намоченным концом полотенца. Эльга устремилась к ларю, вытащила чистую сорочку и старый красный кафтан. Вздохнула: в этом кафтане Ингвар явился на их обручение три года назад, сшить новый у нее так руки и не дошли, а шерсть, шелк и тесьма, присланные Сванхейд, лежат скучают. Нужды нет, что баб теперь полон двор – работы еще больше! А вот привезут из полюдья тканину, надо будет шить сорочки на ближнюю дружину, у кого нет своих женщин. Матушка Мокошь! Хоть на киевских баб особую повинность возлагай.
Гостей тем временем повели в гридницу. Опасливо скучившись, жидины прошли через двор, стараясь как можно дальше обогнуть строй в три ряда глубиной, наступавший на них под неизменное: «Шаг! Шаг!»
Но вот наконец князь и княгиня вступили в гридницу. Вместо серого платья для работы на Эльге теперь был красивый синий кафтан, от ворота до подола отделанный полосой коричневого с золотисто-желтым узором шелка, в разрезе виднелся красный хенгерок. Румяное, свежее лицо обрамлял белый шелковый убрус, на шитом золотом очелье покачивались серебряные подвески. Только пальцы еще немного пахли чесноком – делала подливку к печеному мясу для княжьего стола, не успела отмыть как следует.
