Кроме альбома, в нем были две маленькие картонные коробочки — вроде тех, в которых Лизина мать держала свои украшения, только попроще, и еще небольшой матерчатый мешок.
Сначала Лиза обследовала коробочки.
В одной из них она нашла скромные золотые сережки с маленькими голубыми камешками. Она вспомнила, что такие же сережки были на женщине из фотоальбома — на матери Лены и отца, то есть на ее, Лизиной, бабушке. Сережки явно были недорогие, Лена хранила их просто как память о своей матери.
Во второй коробочке было такое же скромное колечко, тоже с голубым камешком — наверняка тоже бабушкино.
Лиза положила коробочки на место и достала из ящика матерчатый мешок.
И тут сердце у нее тревожно забилось.
Она поняла… нет, просто почувствовала, что именно тут, в этом мешке, лежит что-то важное, что-то особенное.
И словно какой-то голос окликнул ее…
Лиза хотела вытащить из мешка его содержимое, но в то же время боялась это сделать. Ей вдруг показалось, что, если она вынет из мешка то, что в нем лежит, она ступит на одностороннюю дорогу, на дорогу, по которой ей придется идти до конца, что бы ее ни ждало в конце этого пути…
— Да что я дрожу, как последняя трусиха! Чего я боюсь? — проговорила Лиза в полный голос — и звук собственного голоса отрезвил ее, вернул к реальности.
Не может здесь быть ничего опасного!
Лиза развязала мешок и вытащила из него…
Ничего особенного.
Самое обычное ручное зеркало.
Ну, не самое обычное, тут же поправила себя Лиза. Таких красивых зеркал ей никогда не приходилось видеть.
Зеркало было удивительно прозрачное, в оправе из светлого, тускло блестящего металла — наверное, серебро, подумала девочка.
Ручка у него была из такого же металла, и эта ручка представляла собой ветку дерева, усыпанную серебряными цветами и листьями. И из переплетения цветов и листьев кто-то смотрел на Лизу, чьи-то маленькие пронзительные глаза…
Лиза пригляделась — и поняла, что там, среди серебряных листьев, прячутся крошечные фантастические зверюшки. Эти зверюшки были сделаны совсем как живые — и как живые они смотрели на нее, Лизу, как будто хотели что-то ей сказать.
Лиза с трудом отвела глаза от серебряных зверюшек и взглянула на само зеркало.
Его оправа тоже представляла собой две серебряные ветки, охватывающие зеркало с двух сторон, только удивительных зверюшек на них не было.
А в середине, в обрамлении серебряных ветвей, лежало само зеркало. И какое же удивительное было это зеркало! Такое прозрачное, такое чистое, как будто в серебряной раме был заключен овал чистого воздуха, овал прозрачного, чуть голубоватого июньского неба. Только по самому краю этого овала зеркало было окаймлено узкой фаской, отсвечивающей радужным алмазным сиянием.
И это удивительное зеркало звало, манило Лизу, оно словно шептало ей едва слышным заговорщицким шепотом: загляни в меня! Посмотрись в мою прозрачную глубину! Только во мне ты увидишь свое настоящее, подлинное лицо!
И Лиза заглянула в зеркало.
А почему бы и нет? Что в этом такого?
Она заглянула в зеркало и в первый момент увидела свое собственное лицо. А что же еще можно увидеть в зеркале?
Правда, она никогда прежде не видела свое лицо так отчетливо, так ясно, как в этом зеркале. Она увидела лоснящуюся кожу с крупными порами, мелкие угри у крыльев носа, увидела прячущееся в уголках глаз выражение подростковой бравады, в основе которой таилась неуверенность в себе, выражение наивной хитрости. Ей не очень понравилось то, что она увидела, и Лиза поняла, что, если она хочет стать привлекательнее, недостаточно меньше есть и больше бывать на воздухе, как говорили ей взрослые. Для того, чтобы стать привлекательнее, нужно стать лучше — добрее, честнее, отзывчивее…
Эта неожиданно взрослая мысль промелькнула в ее голове — и тут же исчезла, потому что с отражением в зеркале стали происходить какие-то удивительные вещи.
Отражение начало взрослеть, взрослеть… вот ему восемнадцать, двадцать, двадцать пять лет…
Лицо в зеркале стало увереннее в себе, привлекательнее, интереснее, но в то же время в нем появился какой-то надлом, взрослая горечь таилась в уголках глаз. Лиза поняла, что девушка в зеркале несчастлива…
Почему? За что? Она надеялась, она ждала чего-то необыкновенного, красивого, счастливого, яркого, радостного, а тут — такое… такое растерянное, печальное, такое… такое обыкновенное… да, вот то главное, то обидное слово — отражение в зеркале было обыкновенным… нет, она не хотела, не могла в это поверить! Зеркало лжет! Лжет!
А с отражением снова стало происходить что-то непонятное.
Точнее, не с самим отражением, а с тем, что окружало его, с задним планом.
Вокруг лица, отражающегося в зеркале, была не эта комната, не ее банальная, привычная в своей обыденности обстановка, а какой-то тусклый, серовато-розовый туман… нет, не туман, а клочковатая, слоистая, быстро темнеющая тьма, словно зеркало заполняло стремительно мрачнеющее грозовое облако.
Тьма густела и густела, сквозь ее клочковатую дымную подкладку начали просвечивать багровые вспышки, истерические зигзаги молний. И вдруг Лиза поняла, что эта тьма — вовсе не облако, вовсе не клубящаяся, безжизненная, пусть и грозная субстанция, а страшное, чудовищное, грозное лицо.
На этом лице не было глаз — но оно вовсе не было слепым. Напротив, оно как бы все было глазами, оно смотрело на Лизу каждым клочком багровой тьмы, смотрело на нее угрожающе и неотступно, оно впитывало, поглощало ее своим смертоносным взглядом…
Лиза вскрикнула от ужаса… и уронила зеркало.
Зеркало упало на пол с трагическим хрустальным звоном.
Лиза подумала, что оно разбилось, и испытала при этом одновременно страх и облегчение. Страх — обычный страх ребенка, разбившего дорогую взрослую вещь и ожидающего за это неизбежного наказания.
А облегчение… облегчение оттого, что она освободилась от страшной клубящейся тьмы, которая едва не поглотила ее.
Лиза наклонилась, осторожно взяла зеркало за ручку и убедилась, что оно цело.
На этот раз она почувствовала и облегчение, и легкое разочарование.
Так или иначе, она положила зеркало в тот же мешок, из которого вынула его, мешок спрятала в глубине ящика, ящик задвинула на прежнее место и заперла на потайную задвижку. Потом поставила на прежнее место верхний ящик и оглядела комнату.
Теперь здесь все было так же, как до ее прихода.
Ну, или почти так же.
Она сама не понимала, для чего спрятала зеркало. Но раз Ленка его прятала и никогда ей не показывала — значит, так и надо.
Тут распахнулась дверь Лениной комнаты. На пороге стояла мать. Как всегда, чем-то раздраженная.
