Ведерников все дышал, дышал и плакал. Он был пьян, он мог себе позволить, все равно никто не видит, Лида не поднимала к окнам острой, в капюшоне, головы. Пусть бы у нее потом все было хорошо. Вот грохнула железная дверь, показался Аслан. Что он так долго делал в подъезде – пересчитывал ли деньги, звонил ли кому-то по образовавшемуся делу – неизвестно. Симпатичный кавказец бежал весело, похлопывая себя по расстегнутой куртке. Вот заурчала, зажглась под полотняным на просвет снеговым покровом промерзшая «тойота», Лида, залезшая было в пронизанное дрожью мглистое нутро, выбралась снова, принялась обметать разлохмаченной щеткой стекла, зеркала. Наконец автомобиль, в снеговых лохмотьях и ледянистых расчесах, отбыл, во дворе и в мире сделалось совершенно пусто. Тогда Ведерников, муча пальцами замерзшие и скользкие глазные яблоки, признался себе, что происходит катастрофа, такая же или еще ужаснее, чем прошлая, когда он прыгнул.
xv
На другое утро Лида явилась ни свет ни заря, вся опухшая, страшная, рассеченная нижняя губа напоминала уголек. Сразу из прихожей она стала что-то неразборчиво кричать, потом обнаружила в гостиной на столе недопитые бутылки: до Ведерникова, еще лежавшего в постели, донеслось глухое бряканье и тихий рокот покатившегося по полу пустого потного стекла. «Вставай давай! – заорала домработница, вставая в дверях спальни, босая, без тапок, но во вчерашнем истерзанном пальтеце, к которому на рукаве и на груди присохло что-то белое. – Вставай, хватит разлеживаться! Ты что вчера Аслану сказал? На что его подговорил? Давай, поднимайся, колода вонючая, отвечай, когда тебя спрашивают!»
Ведерников с трудом приподнялся и сел под качнувшимся, черпнувшим с угла темноты потолком. Рот его ссохся, точно Ведерников вчера наелся клея, затылок онемел и был чужим, как шапка. «А что с Асланом?» – проговорил он, щурясь исподлобья. «Уехал! Прямо ночью собрался и уехал! – выкрикнула Лида, шлепая по косяку бессильной мягкой ладонью. – У него бизнес скоро отберут, за квартиру в эту пятницу платить!» «Куда и зачем, не сказал?» – осторожно спросил Ведерников, чувствуя на сердце тревожный холодок. «Сказал! – выпалила Лида, брызнув слюнкой. – Сказал, что уезжает, да, потому что купил билет на самолет! Вот какой у него был для меня ответ! А теперь ты отвечай, что у вас вчера была за конференция такая? Куда ты его отправил, что посулил?»
«Мы вчера просто выпили», – хрипло проговорил Ведерников. Хотелось поглотать живительной воды и еще полежать, но видно было, что Лида не отстанет, может просто вывалить инвалида из постели на пол. Постанывая, Ведерников наклонился за протезами, шарообразное содержимое черепа закачалось, будто неваляшка. Вчера, будучи пьян, он не помыл и не намазал культи, не протер отсырелые гильзы, похожие теперь на маринованные черные грибы. Когда он кое-как, с омерзительным скрипом, обулся, только чтобы доковылять и забраться под душ, Лида встала прямо перед ним, уперев руки в бока и ощерившись – и только теперь Ведерников заметил, что на месте одного переднего зуба у нее кривой, как ракушка, обломок в разбухшей навыворот десне. «Просто выпили, да? Столько лет не выпивали, а теперь решили посидеть? – наступала Лида, таращась и брызгаясь слюной. – А может, ты Аслану все про нас рассказал? Только зачем это тебе, ты уже совсем негоден как мужик! Аслан хоть может, а ты только любуешься на свою бесценную Киру. Ну, и где она, Кира? Небось, тоже понимает, что от тебя проку не будет, у нее на это дело налажен Мотылев. И еще кто-нибудь, не зря она мотается по свету в свои командировки!»
Так. Домработница сделалась не просто отвратительна, она сделалась опасна. Не ведает, что творит, но от этого не легче. «Лида, дорогая, ты уволена, – ласково проговорил Ведерников, стараясь не вдыхать ее тяжелый, мутный жар, не смотреть на жирную кровь из лопнувшей губы. – Отдай мне, пожалуйста, ключи от квартиры». «Чего?! – Лида даже поперхнулась, закашлялась, хрипя и кукарекая всем своим сырым, тяжелым нутром. – Уволить? Меня? После всего? Да ты на всю голову заболел, или я не пойму? Думаешь, я уйду вот просто так, в горстку слезы подбирая? Ну уж нет, хрен тебе, а не ключи! Я тут каждую тарелку, каждую паркетинку на миллион раз перетерла. Все цветы сама вырастила. Каждый уголочек обласкала! Ну давай, попробуй, выгони меня! Милицию-полицию позовешь? Зови, если совести нет! Пусть полюбуются на тебя такого, на козла безногого, тварь неблагодарную. А сама я не уйду, пусть меня милиция-полиция выводит в наручниках! То-то будет красота!»
Ведерников без сил присел на постель. Серое, пропитанное тлением белье не менялось уже две недели, а раньше стелилось свежее почти на каждую ночь. На подоконнике фиалка, из тех, что Лида вырастила и прежде любила, побурела, сгнила и лежала на плесневелой почве, похожая на трупик лягушки. Так что же все-таки случилось с Асланом? Понятно, что цена его мужскому слову полторы копейки. Должно быть, симпатичный кавказец знал с самого начала, что заказа выполнить не может. Но он не мог не взять деньги, такая в нем заложена житейская программа. Теперь Ведерников об Аслане, скорее всего, больше не услышит – разве что от скандалящей Лиды, которая в эти минуты не то убирала, не то громила кухню: там жалобно звякал и хлопал холодильник, бурчала, что-то всасывая, раковина, с ликующим лепетом рассыпались по полу ложки и вилки. «Щас, ушла! – перекрывал погром Лидин простуженный бас. – Не ты меня на работу брал. Мамочке жалуйся беги!» С другой же стороны, рассуждал Ведерников, вытягивая из спутанного узлом пододеяльника сперва пояс халата, потом сам халат, с другой стороны, Аслан мог резко сорваться, чтобы раздобыть для дела исполнителей, оружие. Вряд ли он и правда возит с собой в «тойоте» автомат, как заявляла Лида, будучи в подпитии и заплетаясь языком. «Завтракать иди, козлина! – прервал его размышления хриплый окрик домработницы. – Морду свою потом мыть будешь!»
В общем, Ведерников положил себе ждать результата неделю, потом уже браться снова самому за одноразовый «макаров». Однако необходимость рыскать, выслеживать, а потом все-таки вызывать собственноручно страшное содрогание тупого выстрела в лоб была столь тягостна, а валанданье в надежде, что за деньги все сделается само, оказалось столь блаженно, что неделя преобразовалась в месяц. Кира все равно пока что отсутствовала. Там, где она застряла, тоже было опасно, но вытащить знаменитость из переполнившего телевизор мутного Киева не удалось бы и трактором.
Ведерников все так же поглядывал хронику, но, не доверяя никаким комментаторам, самостоятельно не мог понять, что там такое происходит. Он видел, как мужчин с ухоженными бабьими лицами сменили во власти мужчины с детскими лицами смышленых отличников, и не знал, хорошо это или плохо. «Гордые украинцы сбросили коррупционеров и преступников, стрелявших в свой народ! – писала Кира в Фейсбуке, и фанаты знаменитости распространяли эти тексты на многих языках. – На Украине больше не будет воровства и давления на людей. Никогда силовики не поднимут оружие на мирных жителей, выражающих свое мнение и желание жить как они сами хотят. Я здесь встретила настоящих героев, они очень одухотворенные».
Насчет иммунитета новой власти к воровству Ведерников сильно сомневался, но очень хотел поверить, что стрельба и правда прекратилась. От некоторых снимков, выложенных Кирой почему-то задним числом, задыхалась, захлебывалась душа. Вот Кира, растрепанная, напряженная, какая-то безгубая, крепко подхватила под руки двух страшных на вид мужиков, у которых волосы слиплись от крови в черные сосули, густое и красное стекает по лбам, капает с бровей. «Мы на Груше!» – значилось под другой фотографией, и имелось в виду не фруктовое дерево, а, как понял Ведерников из контекста, улица Грушевского. На снимке востроносый малый, обритый под Тараса Бульбу, с чубчиком, похожим на хвостик котенка, неловко замахнулся, чтобы бросить булыжник, а Кира, беспечно стоя рядом с восторженным метателем, держит синюю пластиковую миску с каменюками, левый рукав ее пуховика наполовину оторван, на нем болтается, скатавшись, неизвестного назначения белая повязка. «Тут все очень трогательное, – писала знаменитость в следующем посте. – Часто приходят местные бабушки. Раздают пирожки, печенье, конфеты. Будто молодежь на Майдане их дети и внуки. Хочется сделать для бабушек что-нибудь хорошее».
