– Ну все, понеслось… – тихо пробормотала Юля, вяло махнув ладонью.
– Нет, правда… А вы разве не ждете любви?
– Я? – удивленно переспросила Юля, будто Люба задала ей совсем уж бестактный вопрос. – Нет, я не жду. Какая любовь, Люба! Я помню свой возраст. У меня еще память не отшибло, нет необходимости в паспорт ежедневно заглядывать! Делать мне больше нечего, ага, сидеть и любовь ждать.
– Вот вы все шутите, Юля… Так иногда шутите, будто сами себя розгами сечете. Зачем? Такое чувство, что вы прячетесь за насмешливостью. А на самом деле лжете себе самой. И мне сейчас тоже лжете.
– Я вам лгу? Это в чем же? Если я говорю, что никакой любви не жду, это значит – я лгу?
– Да. Именно так.
– Ну, знаете…
– Да вы не обижайтесь, Юлечка! Мы же с вами сейчас, как два попутчика в поезде, можно душу открыть безболезненно. Потом разъедемся и вряд ли когда еще увидимся, мы же такие разные! А сейчас – надо пользоваться возможностью откровений! Ведь случайному попутчику можно рассказать самое потаенное, такое, чего ни одному психоаналитику не расскажешь.
– Да нет у меня никакого потаенного! Это вы, Люба, романов начитались, где барышни друг другу на ушко только и делают, что трещат о потаенном! И про Джульетту вон вспомнили! Сколько лет было вашей Джульетте, а? Шестнадцать, кажется?
– Опять вы пытаетесь укрыться за насмешливостью, Юля… Но вы не такая, я знаю, я это чувствую. Душа у вас не такая… А душа, знаете, иногда требует, чтобы ей не лгали. Она устает от притворства и самообмана.
– То есть вы хотите, чтобы я перестала впадать в притворство и тоже признала в себе Джульетту, да? Забавно, забавно… Чистой воды бредом звучит. По-вашему выходит, все женщины в душе Джульетты, все до одной?
– Да, именно так я считаю. Все женщины в душе Джульетты, независимо от возраста. Только одни умеют это скрывать, а другие – нет. Вернее, не хотят скрывать.
– Хм… А представляете, Люба, если бы Шекспир передумал убивать бедных влюбленных? Ну вот взяли бы они и не умерли… Сбежали бы, к примеру, от родителей, переехали из Вероны в Пизу, поженились, начали бы жить семейной парой, ребеночка народили… И Ромео бы на пятом году жизни обнаружил бы в любимой кучу недостатков?..
– Что ж, и такое могло быть, я не спорю! – вдруг вдохновенно подхватила Люба, глядя сбоку Юле в лицо. – Например, обнаружил бы, что она совсем не хозяйственная! Что не успевает по дому ничего, и не умеет, и женской домовитости в ней нет.
– Вот именно! А тут бы еще и мама Ромео начала к ним в Пизу из Вероны каждый божий день наезжать и подливать масла в огонь. Кто у него мама-то была, Монтекки или Капулетти? А впрочем, не важно. В общем, все родственники, глядя на неприкаянную Джульетту, уговорили бы Ромео ее бросить и найти себе более приличную хранительницу домашнего очага… Капали бы ему на мозги, капали! Очаг, мол, для мужчины важнее какой-то там любви!
– И Ромео бы согласился с ними, наверное, – обреченно констатировала Люба.
– А то! Конечно бы, согласился. И осталась бы Джульетта в Пизе одна, с ребенком на руках. Представляете, какая трагедия? Жила бы себе взрослая тетка Джульетта, брошенка и мать-одиночка, этакая грустная Джульетта возраста осени… Что может быть печальнее на свете, чем… осень Джульетты? А еще печальнее – зима Джульетты…
Юля вдруг услышала, как Люба тихо всхлипывает. Повернулась к ней удивленно:
– Люба, вы что?!
– Ой, Юлечка… Ведь это все… Это же все про меня… Практически дословно. И про домашний очаг, и про маму, и про осень и зиму.
– Да почему же – про вас? А может, про меня? Что ж вы такая впечатлительная, Люба, господи боже мой!
– Нет, это про меня, про меня. В том смысле, что это у меня наступила зима Джульетты…
– А у меня что, весна? У меня тоже – зима! Даже имя мне больше соответствует! Я же Юлия! То же самое, что и Джулия, Джульетта… А вы – Любовь! Таким именем гордиться надо! Вон вы как сейчас лихо позволили себе, на ужине-то… Какая, к черту, зима? Я, например, так не могу, и совершенно определенно про себя знаю, что никогда не смогу!
– В каком смысле – не сможете? Влюбиться не сможете?
– Да, в этом самом смысле и есть. Я законченная и состоявшаяся зимняя Джульетта, так уж получилось. Замерзла еще в юности. Про мою историю тоже можно сказать – нет повести печальнее на свете…
Юля очень удивилась, услышав плаксивые нотки в своем голосе. Нет, откуда чего взялось? А все эта Люба со своими странностями. Еще и смотрит на нее так жалобно!
– Может, расскажете, Юля?
– Что?
– Свою историю…
– Нет. Не хочу.
– И все-таки…
– Я же сказала – не хочу! Что непонятно?
Да, резко получилось. Грубо, почти по-хамски. Но эта Люба сама напросилась. Зачем человеку в душу лезть, если он туда не пускает?
– Хорошо, Юлечка, хорошо. Как хотите. Извините меня, пожалуйста, за назойливость.
– Да ничего. Это вы меня извините.
Потом шли молча, чувствуя неловкость от короткой размолвки. От пруда тянуло холодом, промозглой сыростью. Меж деревьями сгустились плотные неуютные сумерки, и небо было темным, набухшим влагой.
– Похоже, ночью дождь будет… Холодать стало. Как бы погода совсем не испортилась, – тихо проворчала Юля, поднимая воротник ветровки.
– Да, я тоже приближение дождя всегда чувствую, – подхватила Люба, подняв голову к небу.
– Может, в номер пойдем? У нас даже зонтов с собой нет… – предложила Юля.
– Да, идемте!
Возникшая неловкость, казалось, притащилась за ними и в номер, улеглась вместе с ними на кроватях, уткнулась в книжки. Глаза читают, а в голове пустота и неловкость…
Юля упорно вглядывалась в чеховские строчки, и вроде пошел процесс, но все равно поймать нужное настроение, как давеча, не могла. Совесть мучила. Ну, может, не совесть, а так, маленькое недоумение в отношении самой себя. Нет, чего вдруг с такой лихостью отшила бедную Любу? А с другой стороны – и в самом деле трудно все это в памяти ворошить. Трудно и больно. Да и чего там особо ворошить, подумаешь, грустная жизнь одинокой Джульетты… Сценарий-то – хуже некуда. Ромео умер, а Джульетта жива осталась. Потому что нельзя ей было умирать, потому что беременная была. Эх, Шекспир… Вот это было горе так горе. Тебе и не описать. Нет повести печальнее на свете…
Закрыла глаза, и выплыло само собой, в одночасье растревоженное…
* * *
– …Сашк, я боюсь!
– Чего ты боишься?
– С мамой твоей знакомиться. А вдруг я не понравлюсь ей, Сашк?
– Понравишься, куда денешься. Вернее, мама куда денется.
– А кстати, ты ей сказал, что я… Что мы…
