И однако мысль об этой бедной женщине, вся история которой выражается в одном сломе самоотвержение, глубоко трогает меня, и я хотела бы быть с ней поласковей. А если бы она умерла… Вот человек, который оставил бы по себе бесконечные угрызения в моей душе.
Вот и дедушка, например: он часто выводил меня из себя разными старческими затеями, но нужно относиться с уважением к старости. Мне случалось отвечать ему грубо, а когда он был разбит параличом, я чувствовала такие угрызения совести, что очень часто приходила к нему, стараясь как-нибудь загладить, искупить свою вину. И потом, дедушка так любил меня, что от одного воспоминания о нем я принимаюсь плакать.
15 июня
Конроберы написали мне очень милое письмо, вообще все держат себя очень симпатично.
Сегодня утром, в надежде никого не встретить, я решаюсь отправиться в залу Petit, на выставку chef-d’oeuvre’oв: Декон, Делакруа, Фортюни, Рембрандт, Руссо, Миллье, Мейсонье (единственный, который еще жив) и другие. Прежде всего я должна извиниться перед Мейсонье, которого я плохо знала и который прислал на последнюю выставку портретов вещи сравнительно слабые. Но что побудило меня выйти, несмотря на мой креповый вуаль, это желание видеть Миллье, которого я совсем не знала и рассказами о котором мне прожужжали уши. Говорили, что Бастьен-Лепаж только слабый подражатель его. Словом, я жаждала его видеть. Я видела и пойду еще раз… Бастьен его подражатель, если угодно… Потому что оба они пишут картины из крестьянского быта, оба великие художники, потому, наконец, что все великие произведения имеют в себе нечто общее. Казен в своих пейзажах имеет гораздо больше сходства с Миллье, чем Бастьен. Что особенно замечательно у Миллье в его шести холстах, которые я там видела, это – общая гармония целого, воздух, переливы тонов. Это маленькие человеческие фигуры, написанные широкой и верной кистью, а что составляет особенную силу Бастьена, выдвигающую его из ряда других художников нашего времени, – это именно его вдумчивое, сильное, поразительно живое изображение человеческих фигур, его бесподобное подражание природе – словом, жизни. Его «Вечер в деревне» – небольшая, но выразительная картина – по типу, конечно, подходит к Миллье, там всего только две маленькие фигурки, затерявшиеся в полутьме сумерек. Я знаю, что большим картинам гораздо труднее сообщить эту глубину, нежность и в то же время силу – качество, особенно характеризующее Миллье (но нужно будет добиться этого). В маленькой картине очень многое стушевывается; я говорю о маленьких картинах, так сказать, передающих общее впечатление. Здесь часто удается выразить это «ничто» и в то же время «все», не находящееся ни в какой определенной точке, но проникающее во все и составляющее всю прелесть – несколькими счастливыми ударами кисти; между тем у него в большой картине все это изменяется и становится страшно трудным, потому что здесь чувство должно выражаться при помощи знания…
16 июня
Итак, я отнимаю у картин Бастьена наименование chef-d’oeuvre’oв? Почему? Потому ли, что недовольна его «Любовью в деревне», или просто потому, что у меня не хватает смелости убеждения? Ведь обоготворять людей решаются только после их смерти. Интересно, что сказали бы о Миллье, если бы он был жив? И к тому же там было всего шесть холстов Миллье. Разве не нашлось бы шести картин соответственного достоинства у Бастьена? «Pas-meche» – «Жанна д’Арк» – 2, «Портрет брата» – 3, «Вечер в деревне» – 4, «Сенокос» – 5; я не все знаю, а он ведь еще жив. Бастьена не столько можно назвать сыном Миллье, сколько Казена, который очень напоминает его, хотя – слабее. Бастьен – оригинален, он всегда является самим собой. Всегда ведь сначала заимствуют у кого-нибудь, но потом личность выдвигается. Впрочем, поэзия, сила, очарование – всегда одни и те же, и если бы искать их значило подражать, можно было бы прийти в отчаяние. Вы чувствуете живейшее впечатление, останавливаясь перед Миллье, то же самое ощущаете и перед Бастьеном. Что же из этого следует? Поверхностные люди говорят: подражание. Это неверное; два различных актера в двух различных пьесах могут одинаково взволновать вас, потому что чувства истинные, глубоко человеческие, сильные всегда одни и те же.
Etincelle посвящает мне дюжину строчек самого любезного свойства. Я – замечательный художник, прелестная молодая девушка и ученица Бастьен-Лепажа. Вот вам!
18 июня
Внимание! Речь идет об одном небольшом событии! Сегодня, в одиннадцать часов утра, у меня назначена аудиенция корреспонденту «Нового времени» (из Петербурга), который письмом просил меня об этом. Это очень большая газета, и этот М.Б. посылает туда, между прочим, этюды о наших парижских художниках, «а так как вы занимаете между ними видное место, надеюсь, вы мне позволите, и т. д.». Ого! Прежде, чем сойти к нему, я оставляю его на несколько минут с тетей, которая подготовляет мой выход, говоря о моей молодости и всевозможных вещах, могущих благоприятно выставить нас! Он осматривает все холсты и делает заметки. Когда я начала? Где? Скольких лет и когда? Различные подробности, примечания… Итак, я художница, которой будет посвящен этюд корреспондента большой газеты.
Это – начало, и в то же время – заслуженная награда, и… Только бы эта статья была хороша; я наверное не знаю, какие заметки он там делал, потому что я не расслышала всего, как следует, и это просто возмутительно. Тетя и Дина говорили там… Но что? Жду статьи с мучительным нетерпением… А придется прождать добрых две недели… Они особенно налегали на мою молодость!
21 июня
Завтра – раздача наград; мне прислали список… С моим именем в отделе живописи. Это выглядит довольно хорошо… Но я еще колеблюсь, идти ли мне. Не стоит, и потом… Бог знает что! Какой-то страх – чего и сама не знаю.
22 июня
Божидар уже там с девяти часов. Любопытное это существо: главная черта этой славянской натуры – причудливой, беззаботной – любовь ко всякого рода неожиданным измышлениям… Впрочем, раз он с кем-нибудь дружен, все его воображение служит прославлению его друзей; он страстно привязывается к людям на некоторое время…
Бедные эти художники!.. Некоторые были очень взволнованны. Люди сорока пяти лет, бледные, растрепанные, в нескладно сидящих сюртуках, шли, чтобы получить свою медаль и пожать руку Жюля-Ферри – министра.
Какой-то скульптор – видный детина, – взяв предназначенный ему маленький футляр, принялся тут же на месте открывать его, невольно улыбаясь счастливой детской улыбкой.
Я тоже была несколько взволнована, глядя на других, и одну минуту мне показалось даже, что это будет ужасно страшно подняться и подойти к этому столу. Тетя и Дина сидели сзади меня на скамейке, потому что награждаемые имеют право на места для близких…
И вот прошел этот день награды! Я представляла его себе совсем иначе.
О! В будущем году – схватить медаль!.. И тогда все пойдет, как в каком-то сне!.. Быть предметом восторгов, торжествовать!
Это было бы слишком прекрасно и просто невозможно, если бы я не была так несчастна. Ну, а когда вы получите вторую медаль – вы пожелаете получить большую? – Разумеется. А потом – орден? – А почему бы и нет? – Ну, а потом? – А потом наслаждаться результатами своего труда, своих усилий, работать постоянно, постоянно поддерживать себя на известной высоте и попытаться быть счастливой – полюбить кого-нибудь. Ну, да это еще будет видно, это все не сейчас. А если бы я вышла замуж теперь, я стала бы потом, пожалуй, сама жалеть. Но в конце концов надо-таки будет выйти замуж, только за человека, который серьезно любил бы меня, иначе я была бы несчастнейшей из женщин. Но нужно также, чтобы этот человек хоть сколько-нибудь подходил ко мне!
