Он всегда говорил вот так — «норм», вместо «нормально», и это его слово осталось от прежнего Женьки. И большие карие глаза в длинных загнутых ресницах тоже были привычными. Правда, когда они были детьми, эти Женькины девчачьи ресницы и круглые карие глаза придавали ему трогательный и беззащитный вид, хотя забиякой он был не из последних, а на взрослом лице глаза стали очевидно привлекательными, и Вика подумала вдруг, что сама она выглядит сейчас не лучшим образом.
— Ага. Ладно, приду, как стемнеет, часов в шесть.
В пакете, который передал ей Женька, был свежий хлеб, пирожки с яблочным повидлом, банка малинового варенья, кусок домашнего сыра, творог и банка сметаны. Вика долго смотрела на этот нехитрый продуктовый набор и думала о том, что зря не повесилась там. Надо было закончить разом эту бодягу и не мучиться.
Но когда стемнело, Вика, ежась от холода в своей осенней курточке, огородами побрела во двор к бабке Варваре, в душе надеясь, что Женьки в бабкином доме не окажется. Она чувствовала его неловкость, и ей от этого было неуютно, потому что они знали друг друга много лет, а теперь она изгой среди людей, и ладно бы среди чужих, а то Женька… Впрочем, если даже родители отвернулись, что ж тут о чужих говорить?
Бабка Варвара в доме была одна. Ничего здесь не изменилось: все тот же круглый стол, на котором под стеклом лежали фотографии, в углу икона, а на стенах портреты бабкиных родителей, и она сама — молодая, круглолицая, с черными вразлет бровями, карими веселыми глазами — Вика лишь тогда поняла, почему из всех внуков бабка привечала только Женьку. Он единственный был похож на нее и ее род, потому что, судя по фамильным бабкиным портретам, большие карие глаза в длинных ресницах она унаследовала от своего отца.
— Садись. — Бабка подвинула Вике стул. — Ужинать будем.
Вика молча уселась за уже накрытый стол, и хозяйка достала из буфета графин с наливкой. Ее знаменитой малиновой наливкой, которую Вика впервые попробовала в возрасте шестнадцати лет, когда Женька принес ее к ней на день рождения и клялся, что не украл, а бабка сама налила. Напиток был ароматным, очень сладким и легким, и никто не знал, как бабке Варваре удается сделать его, она держала рецепт в секрете.
Тяжело вздыхая, бабка достала из буфета две рюмки старинного синего стекла и поставила на стол. Запах малины поплыл по кухне, перебивая запах жареного мяса и соленых огурцов. Наполнив рюмки, бабка Варвара тяжело опустилась на стул.
— Ну, со свиданьицем, Викушка.
У Вики вдруг защипало в глазах, и она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться самым позорным образом. Чокнувшись с бабкой рюмкой, она выпила сладкий тягучий напиток, словно лекарство, ощущая запах малины, лета, какого-то прошлого счастья, которое уже никогда не вернется. И жизнь уже никогда не будет прежней, и она сама.
— Ешь.
Вика принялась за еду, захрустела огурцами — огурцы бабка Варвара солила в бочках, с разными приправами и вишневыми прутиками, с которых даже листья не обрывала, и огурцы эти в свое время ей бочками заказывали. Вот только секретов своих бабка не выдавала, рецептами ни с кем не делилась.
— Женька тебе завтра дров и угля привезет. — Бабка Варвара смотрела на Вику немного сердито. — Что сразу не пришла?
— А что вам со мной… — Вика нахмурилась. — Откуда я знала, что меня кто-то хочет видеть.
— Ну и дура! — Бабка снова наполнила рюмки. — Чтоб ты знала, у нас ни один человек не поверил, что ты виновата. А что посадили… Да мало ли у нас невиновных сидит! А люди не верили. А я так и вовсе знала всегда, что на тебе вины нет никакой, но чашу эту ты выпила. Три года, конечно, жаль — но это же не семь, и молодая ты еще, наверстаешь. Пей наливочку-то, за твое здоровье выпьем.
— И за ваше.
— А моего здоровья осталась чайная ложка, летом помру. — Бабка Варвара вздохнула. — Ну, да я пожила, восемьдесят семь лет — немалый срок.
— Чего вам помирать, живите.
Вика и представить себе не может, что вдруг не станет бабки Варвары. Уже многие старики-соседи переселились на кладбище, стоящее в сторонке от села, но бабка Варвара все жила, занималась хозяйством и, казалось, никуда не торопилась. И тут на тебе — помру летом!
— Пора и честь знать. — Бабка подвинула Вике вазочку с хлебом. — Пользы от меня нет уже — так, по дому еще туда-сюда, а по хозяйству уже не гожусь, в огороде да на дворе меня все равно что нет, все на Женьке. А ему разве до этого? У него работа важная, что ему в огороде ковыряться да кур обихаживать? Вот по всему выходит, что и мне пора в путь-дорожку. А тебе жить и жить, и хочется мне, чтоб жила ты хорошо, даром что ни за что пострадать пришлось. Погоди-ка, я едва не забыла…
Бабка поднялась и заковыляла к буфету. И тогда лишь Вика увидела, как она состарилась, как согнулись ее плечи и какой нетвердой стала походка.
— Вот.
Бабка положила перед Викой толстую книгу в синем кожаном переплете, и Вика удивленно посмотрела на нее. На книге не было никакой надписи, и если бы не была она такой большой и явно старой, то Вика могла бы подумать, что это просто блокнот или ежедневник.
— Это, чтоб ты знала, моей бабки еще книга. — Бабка Варвара вздохнула. — А ей досталась от матери, а той — от ее матери. Теперь она твоя. Здесь много нужного найдешь, пригодится.
— Но… почему я?
— Как же. — Бабка Варвара улыбнулась. — Ты же тоже наша кровь, родня.
— Как это?!
Она никакой родней с Женькиным семейством не была и знала это совершенно точно.
— Ну а как же. Мать моей прабабки и мать прабабки твоей бабушки Любы, чтоб ты знала, были родными сестрами. Вот погоди, покажу тебе. — Бабка Варвара снова заковыляла к шкафу. — Смотри сама, коли мне не веришь.
В старом Евангелии оказались страницы, исписанные странным почерком. Чернила выцвели от времени, но буквы были четкими.
— Вот, погляди: Антон и Елизавета Разумовские, а дальше по святцам их дети: Николай, Григорий, Мария, Наталья, Ольга. Мария родила мою прабабку Феклу, а Наталья родила Елену, которая была прабабкой твоей бабушки Любы, царствие ей небесное. Дальняя родня, да кровь одна, Викушка. Фекла, гляди, родила мою бабку Марию, а Елена — Оксану, бабку твоей бабушки. Ну а дальше ты знаешь. Все они родились здесь — здесь же и замуж вышли, и тут жили, да. И времени от Антона и Елизаветы прошло, почитай, что под двести лет, а однако ж кровь — не вода. Так что самое твое наследство — книжка эта с записями разными. Тем более что тебе она нужнее всех. Там найдешь рецепты и наливки, и хлеба, и отваров из трав, и чего там только нет, разберешься. Никакого колдовства, просто рецепты на все случаи жизни, жизнью же и проверенные. Но наказ такой: никому в руки не давать пользоваться, даже не показывай никому, и рецептами не делиться ни с кем. Вот даже с Аленкой — разве что рецептами отваров целебных ради спасения жизни. Знание это по роду идет, и как настанет твой час, передашь книгу женщине нашей крови — хоть дочери, хоть внучке, а хоть и дальней родне, кому сердце подскажет, кто не выбросит на помойку, а применять станет и приумножать. Так-то, Викушка, владей теперь ты, а мне уж незачем. Летом-то помру я, чтоб ты знала. Так ты на похороны мои приди, не прячься. А люди, имей в виду, не верят, что ты виновата, разве что самые дураки, да немного их, и те сказать побоятся.
