— Баб-Варя, а ведь я-то и вправду не виновата.
— А я знаю, детка. — Бабка неумело погладила Вику по голове. — Знаю, дитятко золотое, что зря ты пострадала, без вины такую муку приняла, и молилась я о тебе, почитай, каждый день, чтоб отпустили тебя на волю, да чтоб мои глаза тебя еще раз увидели. Вот и попустил Господь, дождалась. И не таись по ночам, а ходи по солнцу свободно, люди не дураки, все понимают. А Женька завтра тебе дров привезет, зимы еще много осталось, в холодном доме сидеть не получится, не ровен час — заболеешь, а то и замерзнешь насмерть. Давай чай пить, что ли.
Бабка жестом остановила Вику и сама собрала со стола опустевшую посуду, поставила чашки и чайник, блюдо с пирогами.
— Пирогов напекла — эти вот с яблоками, а эти с творогом. — Бабка вздохнула. — Как помру, дом опустеет… Женька что — он в городе, и сюда не наездится, жить здесь не будет, опять же, а остальные мои внуки, ей-богу, пустые люди оказались, дочери-то нет у меня, а невестки дуры дурами, и дети у них такие же бестолковые, вот один Евгений в мой род пошел. Вы хоть с ним и родня, но очень дальняя, ничего страшного. Ешь пироги-то, и чай остывает. Родители не объявлялись?
— Нет. Да и незачем.
Бабка осуждающе покачала головой, но ничего не сказала, и Вика тогда была рада, что ни о чем ее не расспрашивают, потому что и так по ночам ей часто казалось, что и дом, и свобода — все приснилось, а откроет утром глаза и снова увидит ненавистные бледно-голубые стены.
И теперь бабки Варвары не стало.
— Она зимой мне говорила, что умрет. — Вика пошевелила ногой в траве. — Как она знала?
— Она много чего знала. — Алена вздохнула. — К ней на картах гадать приезжали, она гадала хорошо. Вот и это, стало быть, тоже знала. Завтра похороны, мы с Юркой за тобой зайдем, хватит прятаться.
Вика хотела возразить, что, дескать, ничего она не прячется, да смысла врать не было. Конечно же, она пряталась. Ей казалось, что все смотрят на нее и показывают пальцем. Наверное, было бы проще вернуться в город и затеряться там, но дело в том, что ей некуда возвращаться. Только этот дом, который когда-то принадлежал ее бабушке. После ее смерти обнаружилось завещание, в котором указана только она, Вика. Только сюда она могла вернуться, и вернулась. Но здесь она оказалась на виду у всех. Здесь ее знали с самого рождения, затеряться не получилось. Да она и знала, что не получится. И Вика свела свои появления на людях к необходимому минимуму.
Но не пойти на похороны бабки Варвары она не могла, и не потому, что Женька просил, а потому, что бабка еще зимой ей велела прийти обязательно, и нарушить ее волю Вика не могла никак.
— Заходите, конечно. — Вика подумала о том, что вместе с Аленой она, пожалуй, что и рискнет появиться на людях. — Что мне надеть, не знаю.
Когда-то она привозила в этот дом одежду, которую в городе носить было уже нельзя, но на даче в самый раз. И теперь оказалось, что это единственная одежда, которая у нее есть. Благо ее много, но вся преимущественно летняя, зимой и весной Вике пришлось туго, да и эта летняя одежда не слишком годится для похорон.
— Я тебе джинсы принесла. — Алена внимательно наблюдала, как тяжелый шмель безуспешно пытается пристроить свою пушистую полосатую тушку на небольшой желтый цветок ноготков. — Купила себе по весне, а вчера примерила — они большие, похудела я по лету, а тебе в самый раз будут.
— Алена!
— Что — Алена? — Алена фыркнула. — Чтобы мне их носить, надо же перешивать, а мне некогда возню с шитьем затевать. А тебе они будут как раз.
Конечно, Алена не стала говорить подруге, что купила эти джинсы вчера, выдернув одну из продавщиц в качестве манекена, потому что ростом и фигурой та была похожа на Вику. Но Алена знала: Вика ни за что на свете не примет у нее никакого подарка подобного рода, гордая. А денег у нее негусто: моет машины на мойке при ее кафе и зарплату получает как все, больше — ни-ни, сразу рогом упирается. Да еще продает на трассе фрукты, ягоды, пучки лекарственных трав — рядом с мойкой оборудовал ей Юрка небольшой прилавок, вот с того и живет. Да с огорода, который они с мужем помогли ей посадить по весне и за которым Вика ухаживает люто.
— Рассказывала мне тетка Лида, как вчера бывшего твоего в лужу усадила. — Алена хихикнула. — Ему это небось хуже горькой редьки было — вот так его при девице опустили.
— А то. — Вике не хотелось вспоминать вчерашнее, да от Алены не отвяжешься. — Он подтяжку сделал, а тут — мужчина, уймите вашу дочь!
— Так и ездит на твоей машине, вот же сволочь.
— Ага. — Вика поднялась и отряхнула юбку. — Алена, не хочу я об этом говорить. Моя жизнь закончилась — в том, привычном смысле. Я опустилась на самое дно, и выхода отсюда уже нет, и давай оставим эти разговоры.
— Ты хочешь сказать, что жить здесь — это самое дно?
— Не заводись. — Вика спустилась с бугорка и встала в полосу, освещенную солнцем. — Ты отлично знаешь, что я хочу сказать, к чему утрировать и передергивать, цепляясь к формулировкам.
Она пошла в сад, думая о том, что совершенно напрасно не нашла смелости покончить с собой в колонии, а здесь, в этом доме — нет, нельзя. Это светлое место, осененное счастливыми воспоминаниями. Впрочем, остается надежда, что ее может, например, сбить машина.
— Когда меня не станет, этот дом будет твой. — Вика прижалась спиной к каштану, когда-то посаженному для нее дедом. — Не пили этот каштан, он красивый.
Алена плюнула в сердцах и тоже поднялась. Ей хочется стукнуть Вику по голове, до того она разозлилась на подругу, но даже этого она не может себе позволить. За три года от той Вики, которую она знала, ничего не осталось, вернулся человеческий обломок, который пока еще функционирует, но Алена знает: в любой момент, придя в этот двор, она может застать подругу висящей в петле.
Но видеть Вику такой она тоже не может, а как исцелить ее раны, не знает.
— Ладно, поговорили. — Алена тоже спустилась в сад и, встав с другой стороны каштана, посмотрела вверх. — Смотри, Вика, листья как кружево.
— Ага. — Вика тоже подняла голову и посмотрела вверх, где сквозь листья проглядывало летнее небо. — А помнишь, как мы в каменном карьере прыгали со скалы в воду, а пацаны боялись?
— Еще бы! — Алена хихикнула. — Все боялись.
— Я тоже боялась. — Вика вздохнула. — И до сих пор боюсь. Я тогда, в первый раз, не думала даже, как оно будет — прыгнула, и все, и уже лечу вниз, в животе ужас, мимо красноватая скала летит, и страшно… Выплыла, смотрю — а наши наверху стоят, высоко-высоко.
— Мы тогда раза по три прыгнули. — Алена засмеялась. — Я тоже боялась, но сам факт, что мы им всем носы утерли, сильно грел душу.
— Однозначно.
Когда они вспоминали детство, у Вики словно тьма отступала с души. И словно снова они беззаботны и счастливы.
И все еще живы.
