— Не знаю. Наверное, потому что у меня талантов нет.
— Но ведь в школе ты хорошо учишься? Лучше, чем Юлик?
— Школа — это одно, а таланты — совсем другое.
— Понятно… Наверное, потому и одежду тебе новую не покупают?.. Юлику мама все новое покупает, а Юликову одежду тебе отдает. Говорит, Марику и так сойдет, а Юлику надо выглядеть. Разве тебе не обидно?
— Нет, не обидно. Я тоже хочу, чтобы Юлик хорошо выглядел. Он же мой брат. И тете Лене я очень благодарен. Хочешь, тайну скажу, Жанка?
— Скажи.
— Когда я был маленький, мои папа и мама умерли. И меня отдали в детдом. Там было плохо, и я так боялся, что за мной никто никогда не придет… Но приехали тетя Лена с дядей Колей и забрали меня. И я всегда буду помнить об этом, Жанка. И пусть Юлик носит новую одежду, а я — Юликову… Одежда — это такая ерунда, Жанка. Что ты!
— И все равно мне почему-то тебя жалко, Марик.
— Не надо меня жалеть, лучше под ноги смотри. Если упадешь и коленки разобьешь, тетя Лена что скажет?
— Я не упаду, Марик. Я не хочу, чтобы мама на тебя сердилась. Я и сама боюсь, когда она сердится. И знаешь, что? Я тебе тоже тайну скажу… Хочешь?
— Давай!
— Ты все равно лучше Юлика, хоть он и талантливый, а ты бестолковый.
Он тогда сжал ее ладошку в своей руке, отвернулся и неловко поелозил пальцем под носом. Сколько ему тогда было? Где-то около четырнадцати… Еще года четыре оставалось до того времени, как он исчез из их жизни.
— А почему, Жанна? — вздрогнула она от голоса Макса и удивленно заморгала глазами, возвращаясь в реальность.
— Что — почему?
— Ну, ты говорила, что вы с отцом плакали, когда Марк уходил… Почему?
— Так его ж посадили. Я так понимаю, срок дали большой, с тех пор мы его и не видели, и ничего о нем не знали.
— Ого! Ты никогда не рассказывала, что у тебя в родне есть уголовник!
— Да он хороший, Макс… Какой уголовник, что ты…
— Ну да, конечно. У нас по тюрьмам и колониям сидят исключительно хорошие люди, я понимаю.
— Да ты же не знаешь ничего! Его случайно посадили… Вернее, это Юлика должны были посадить, а вместо него Марка отдали.
— Не понял… Как это?
— А так. Папа говорил, что мама так сделала, и вместо Юлика пошел Марк. Что на маме грех великий, за всю жизнь не отмолить. Но мама и не отмаливала… Она, наоборот, считала, что материнский подвиг совершила — сына спасла.
— Ну тогда твоя мама с двойным приветом женщина, вот что я тебе скажу.
— Да уж какая есть, Максюш… Другой не будет. И вообще, это дела давно минувших дней, зачем ворошить. Марк отсидел давно, своей жизнью живет. И выглядит совсем даже неплохо, между прочим. Я бы его ни за что не узнала, если бы он сам себя не назвал! Презентабельный такой мужчина, с бородкой… Парфюм дорогой… И взгляд хороший, умный, пронзительный.
— Ну, это ни о чем не говорит, между прочим… Сейчас все уголовники выглядят как голливудские кинозвезды. А мамаша твоя его узнала?
— Да. Сразу узнала. Хотя в нем ничего от того забитого и робкого мальчика не осталось. Другой человек. Но, наверное, так и должно быть, потому что больше двадцати лет прошло. Ему тогда было лет восемнадцать, наверное. Значит, сейчас чуть за сорок.
— Интересно, интересно! А с какой он целью явился, ты не подумала? Не просто же так, чтобы с мамашей о делах ее грешных покалякать?
— Он дочку привез в наш кардиологический центр, на операцию. Ты же знаешь, туда со всей страны люди едут. Говорят, операции делают не хуже чем в Европе. А может, и лучше даже.
— А, так он с дочкой…
— Да, с женой и дочкой.
— А жена какая?
— Ну, такая… Не знаю даже, как описать… — взмахнула ладонями Жанна, подняв глаза к потолку. — Вроде с виду обыкновенная, но есть в ней загадка, есть. Они вообще, как мне показалось, ведут себя довольно загадочно. Знаешь, как юные влюбленные, больше взглядами разговаривают. Аура такая вокруг них… Мне даже неловко стало, честное слово. Будто я лишняя и мне надо поскорее уйти.
— А сколько ребенку лет?
— Восемь примерно. Большая уже девочка.
— Да уж, действительно странно. А все-таки, за что этот Марк сидел? Можешь в деталях рассказать? И как так вашей мамаше удалось племянника за сына подставить?
Жанна глянула на него, потом коротко мотнула головой, прикусив губу. Видно было, что ей вовсе не хочется продолжать разговор и обсуждать детали, но все же промямлила неуверенно:
— Я точно не знаю, Макс… Папа однажды пытался мне что-то рассказывать, но я до конца так и не поняла… Там вообще все непонятно получилось, и если бы не соседка… Вернее, если бы не ее сын… Это он все организовал, а поначалу никакого уголовного дела вообще заводить не хотели.
— Ну, нагнала туману… Давай более конкретно, а?
— Ну, в общем… Папа рассказывал, что старушка-соседка попросила Юлика тяжелую сумку на этаж поднять. Юлик сумку поднял, соседка открыла ключом дверь квартиры и споткнулась о порог, упала, ударилась головой об угол тумбочки очень сильно, потеряла сознание. А Юлик испугался и убежал. Думал, она умерла. И тут как раз к соседке сын пришел… Увидел, мама без сознания лежит, с раной на голове, и «Скорую» вызвал. Соседку откачали, она в себя пришла, сын милицию вызвал. Ну то да се… Бабушка показания дала, что это сосед ее в спину толкнул, сын Елены Максимовны Тюриной. А может, не толкнул, может, и сама упала, точно не помнит. И все бы на этом закончилось, если бы старушка на следующий день не отдала богу душу. А сын старушку-маму очень любил и потому захотел отмщения и справедливого наказания обидчику, который «то ли толкнул, то ли не толкнул». И еще у него деньги водились, и немалые. А с деньгами, сам знаешь, можно из любого милицейского протокола громкое дело раздуть. Вот тут маме и пришло в голову Марика вместо Юлика подставить. Мол, старушка ошиблась, это не сын Елены Максимовны был, это племянник. Вот, он и сам сознается, допросите его.
— И что, Марик сознался?
— Да. Уж не знаю, как мама на него надавила. А надавить она умеет, по себе знаю.
— Понятно. Загремел, значит, пацан за чужие грехи. Понятно…
— Скорее всего, Юлик старушку и не толкал, она сама упала. Но сыну старушки очень хотелось крови! Он в суде еще и дополнительные показания дал, будто из квартиры крупная денежная сумма пропала. В общем, все пошло по канону «Преступления и наказания», тут тебе и старушка, и студент, и преступление налицо.
— Ага. Только покаяния никакого не было. Вместо покаяния — подстава.
— Да, выходит, что так… Мне очень было жалко Марика, правда! Так плакала, помню… Совсем не понимала, что происходит. Я же девчонкой была, со мной это не обсуждали. Тем более все время в училище пропадала, пахала у станка до седьмого пота, до обморока. И вообще, в семье этой истории больше никогда не касались, на имя Марка было наложено табу. Был приемыш, не стало приемыша. Где мальчик, где мальчик? Может, и не было никакого мальчика? Ау…
