— Ты видел ее? — спросила, и сердце сжалось болезненно.
— Не видел. И видеть не желаю.
— А ну как красива?
— Глупость. — Он все же сел, за голову руками держась. — Что эта сволочь мне подмешала?
— Самогону, — с самым серьезным видом отвечала я. — В самогон же.
Арей кривовато усмехнулся.
— Какое коварство… Славушка, мне… мне и вправду стыдно. Я, когда ко мне с этой грамотой пришли… отказался ведь. Мне не нужно было это наследство, веришь?
— Верю.
— Я не хотел ввязываться в грызню эту… а… какой из меня боярин? Раньше, может быть… раньше спал и видел, чтоб он меня признал. А как признал… они ж знали про завещание. С самого начала знали. Отец не так глуп был, чтобы в доме оставить эту треклятую грамоту. И кому он ее вручил? Не важно, главное, что этот кто-то решил, что ему выгоднее не исполнять последнюю волю, а боярыню приструнить…
Арей поскреб лоб и поморщился.
— Чешется… скребусь, что шелудивый… я все гадал, почему она просто от меня не избавилась. Молвы людской побоялась… как же… не позволили… не забрали, оставили будто бы во власти, а убить… нет, убей она меня, мигом бы следствие учинили… а ушла, и вот, пригодился. Наследничек.
Я только вздохнула.
Кажному боги по силам его посылают. Так бабка сказывала, да только откуда силы-то взять?
…и как придушить тихий голос, что нашептывает, будто все к лучшему? Что не пара я Арею. И не была парой, что пусть и носил он простые одежи, что звался рабыничем, а растили его будто боярина.
Я же…
Я просто Зослава из Больших Барсуков.
…и сколько книг ни прочту, собою ж остануся.
…другое дело, боярыня. Царская племянница, ежель подумать, благословением Божини отмеченная. Глянет Арей на нее и разом позабудет про все обещания.
— Может, если б меня не было, придумали бы… и сговор — это еще не свадьба, Зослава. Отказаться… царицам не отказывают. Только это слабая отговорка. Я должен был… должен…
Он дернул себя за темную прядь.
— Собирался взять тебя и в храм… идиотский план. Думал, что если быстро обвенчают, то… а Кирей… я понять не могу, почему с ним пошел? Я ведь не пью. Вообще не пью… не умею… ничего, очнется дядюшка, я уж спрошу, как оно все вышло… скажи что-нибудь.
— Что?
— Скажи, что я дурень.
— Дурень. — Я смахнула со щеки слезу. А от не буду плакать. Не буду, и все тут. С чего? Все живые, здоровые, при милостях, чтоб их…
— И что недостоин тебя.
— Точно дурень.
— Я ж и говорю. — Он усмехнулся. — Мне другая не нужна. Я… Зослава, пожалуйста, поверь.
— Верю.
Он тряхнул головой и, вытащив из-за голенища маленький ножичек, полоснул себя по ладони. Алая руда полилась на траву.
— Я, Арей, клянусь силою своею, что не будет у меня другой жены, кроме Зославы, внучки берендеевой…
…надобно было остановить.
Я б успела.
Я б сумела.
Удержала.
Но не стала.
Он ведает, что творит. А я? Я ведаю?
— Так оно надежней. — Арей стряхнул капли крови и руку порезанную протянул. — Залечишь?
Разве ж можно было отказать ему?
Тою ночью спалося мне беспокойственно. Полночи ерзала, не способная улечься, то на один бок лягу — мулько. То на другой перевернуся, а все одно никак. Будто не перина подо мною пуховая, но матрац тонюсенький, соломою набитый.
И колется.
И зудит с того шкура.
И не солома то, а совесть моя, которая взяла и к ночи, будь неладна, очнулася. А ну как не получится у меня с моим последним женихом поладить? И пойду за него замуж? Что будет? Я-то, может, притерплюся, небось не первая и не последняя, кого против воли отдавали. А Арей? Он клятву принес и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться.
Нельзя было так.
Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастной… нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.
Спи.
И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.
Зелено.
Пухло.
Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если — шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.
А я вот стою.
И чую, что под ногами — глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.
На помощь звать?
Так кто отзовется.
— А ты попробуй, девонька, — раздался знакомый такой старушечий голосок. — С тебя ж не убудет.
Оглянулася…
…стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.
— Доброго вам дня, бабушка, — сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.
Страшно.
Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.
Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.
Сиречь, инсульт.
— И тебе доброго, деточка. — Старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. — Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?
— Да вот… царь скоро того… — Слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж… лучше уж лишний раз промолчать.
Старуха головою покачала укоризненно.
И крестом Божининым солнечным себя осенила.
— Горе-то какое… вновь осиротеет землица. А что наследничек? Есть?
— Сказывают, есть… только никто его не видывал.
— Что ж так?
Я руками развела. И сказала одно, что могла:
— Тайна это… извести хотят, вот и прячет царица-матушка…
— Хорошо прячет?
— Вестимо, хорошо.
— Это верно. — Старуха подала мне руку. — Только… когда крепко прячешь, главное, чтоб сам потом отыскать сумел. Пойдем, деточка, чаю попьем…
