- Так вот я, – продолжал Саша, – когда доводилось этим средством пользоваться, всегда своему «пациенту» давал тарелку жирного борща. Коньяк с препаратом – а потом борщ. Из всего, что ты рассказываешь, у меня складывается впечатление... В общем, мой тебе совет: никогда больше не пей у гэбэшников коньяк – особенно если закусить его предлагают борщом. Понял?
Батюшки, а я-то вспомнил еще, как в первый же день моей «беседы» в обнинском отделе ФСБ мне тоже подавали налитую рюмку коньяка – и угощали после нее жирнючей сырокопченой колбасой! Н-да, кто предупрежден – тот вооружен. А кто не знает – тот безоружен. И это я еще не курю!
А вот мой сосед по камере в «Лефортово» Алексей Пичугин к беде своей курил. И выкурил однажды последнюю сигарету из предложенной следователем пачки «Собрания». После этого он пропал куда-то часов на шесть. А когда вернулся... Вернее, когда еще только возвращался...
Представьте себе человека... ну, вернее – антропоморфное существо, руки и ноги которого сделаны из толстых бревен, обернутых слоем ваты. Представили? Тогда вы можете приблизительно представить себе облик Алексея, когда июльским вечером он вернулся в нашу камеру СИЗО ФСБ «Лефортово». Мутные желтовато-серые белки глаз. Остановивший взгляд, не способный сфокусироваться ни на чем (смотрит куда-то вдаль, ме-едленно собирая глаза в кучку на тебе, когда задаешь вопрос). Неестественно распрямленные, несгибающиеся руки и ноги. И полная заторможенность – лишь безжизненным механическим голосом односложно отвечает на вопросы.
Мы уложили Алексея на койку и вызвали изоляторского врача. (Те, кто утверждает, что в тот день Пичугин не обращался за медицинской помощью, отчасти правы: медика вызывали мы, двое его соседей по камере. Алексей сам не мог этого сделать – он был просто никакой!) Немолодая медсестра пришла в белом халате, села на койку Алексея у его левого колена и после беглого поверхностного осмотра задала первый вопрос:
- Так, ясно. Фамилия?
И Алексей, так и лежавший на койке бревном (глаза закрыты, руки-ноги безжизненно вытянуты), ответил своим механическим, роботоподобным голосом – по слогам!
- Пи. Чу. Гин. – и опять пропал.
Знаете, вот эти три выговоренные с четкой расстановкой слога поразили больше всего! Человек очень послушно старался произнести собственную фамилию – а сил на это у него не было! Несмотря на все старания. Вот и выходили отчетливые, но рваные выдохи: «Пи. Чу. Гин».
И – руки. Руки Алексея жили какой-то своей, отдельной от остального тела жизнью. Вернее, левая рука. Занятно по-крабьи перебирая пальцами, она вдруг поползла в сторону и заползла на укрытое белым халатом бедро медсестры. Та писала что-то в своем блокноте – и, почти не отрываясь от писания, как-то брезгливо, двумя пальцами взяла кисть Алексея за средний палец у ладони и сбросила руку обратно на постель. Как надоедливое неприятное насекомое! Рука снова повторила свою попытку – и снова тот же брезгливый жест. Поразительнее всего было видеть, что такие странные проявления у интеллигентного и очень сдержанного Алексея абсолютно не удивляли, не возмущали медсестру, а как бы считались одним из симптомов диагноза. Возникало впечатление того, что подобные «крабьи руки» медработница явно видит уже далеко не в первый раз...
После каких-то манипуляций, укола, кажется, Алексей стал потихоньку приходить в себя – то есть в буквальном смысле в себя – из состояния деревянного робота. Заняло это, помнится, много часов. (А до конца все странные эффекты сгладились только где-то на третий день.) Первая же дошедшая до его сознания от нас информация – что ужин уже давно прошел и сейчас почти десять вечера – вызвала у него, еще заторможенного, изумление:
- Как десять?! Меня же до обеда уводили, часов в одиннадцать?!
Пришлось подтвердить ему, что привели его в камеру (хм! вот уж точно – привели, идти-то мог, но сам бы наверняка не дошел) часов около шести, и отсутствовал он, таким образом, больше шести часов. Вот тогда-то мы и услышали рассказ, заставивший поверить в очевидный вред и даже опасность курения.
- Привели к следователю. Там сидит почему-то он один, ни адвоката, никого. «Сегодня мы, – говорит, – просто побеседуем с вами, Алексей Владимирович». И протягивает пачку «Собрания». Я еще удивился – там единственная сигарета, но больно уж по хорошему табаку соскучился! Взял сигарету из пачки, следак зажигалкой щелкнул – я затянулся раз пять, и вдруг все куда-то пропало. Помню только обрывками, как через какую-то прозрачную пленку: я сижу на стуле посреди комнаты, в кабинете уже следака нет, вместо него два каких-то мужика – я их никогда раньше не видел, – они мне задают какие-то вопросы, я что-то отвечаю... А что спрашивали, что я отвечал – не помню...
Мы еще пообсуждали в тот вечер, и довольно горячо, что могло быть в выкуренной Алексеем сигарете, но для себя вывод я уже сделал. Курить вредно!
Где-то довелось прочитать, что до 1956-го были в НКВД-МГБ-МВД три школы следователей: «физики», «химики» и немногочисленные (потому что уметь надо!) «психологи». Первые считают нужным выбивать показания не фигурально, а в буквальном смысле – физической силой, физической болью. Вторые получают сведения, воздействуя на волю подследственного химическими рецептурами вроде «сыворотки правды». Третьи применяют методы психологического воздействия. Утонченные это приемы или грубые, неважно, главное, что они не предполагают запрещенного создания опасности для физического здоровья человека – опасности, возникающей как следствие избиений или отравления. (Психическое здоровье находящегося в руках «органов» человека у нас традиционно никого не волнует.) По предпочтительному методу воздействия – физическому, химическому или психологическому – их и называли: «физики», «химики» или «психологи».
«Физиков» после XX съезда, как было написано, в госбезопасности фактически не осталось. Не из-за неприемлемости физических пыток и избиений как метода, нет! Просто грязную эту работу переложили будто бы на плечи «младших братьев» из милиции. Похоже, что насчет перекладывания, особенно в центральных районах, – это правда. Я же ведь в Калуге в камере у спецназовца Саши оказался не случайно. На третий день после моего вселения, расспросив по традиции «за себя, за дело», он сказал мне:
- Знаешь, а ведь ты когда вошел и назвался – я почувствовал: «забрало вниз поехало». Такое бешенство накатило! Меня за день до того вызывали в «оперскую», там сидел наш опер – и еще один, он представился – немаленький чин из ГБ. Налили по рюмашечке, хлопнули – и чекист стал меня убеждать: «Слушай, на днях заедет к тебе такой Сутягин – слышал, наверное? Так вот устрой ему по полной – чтоб не вздохнул. Башню ему (голову то есть), пробей, что ли – ты же офицер, орденоносец, а он кто? Шпион, предатель!» А я в разведке служил – предателей, видишь ли, мягко говоря, недолюбливаю. Так что сам понимаешь, с каким настроением я тебя встретил. Но я сижу уже пять лет, дело мое вели те же гэбисты – так что не стал спешить выполнять их просьбы. Хотя, честно скажу, в первые секунды о-очень хотелось «зарядить тебе в бубен». Но вот пригляделся – и смотрю, что зря они меня так просили. Мне моя совесть дороже. Такая вот история с «физикой».
