— Светка еще не то скажет! Слишком много воли взяла, трепала языком, вот и вылетела. Я давно говорил Вере: дрянная девка, ленивая, языкатая, гнать надо. Уходить не хотела, плакала. Теперь, конечно, язык распустит. Не бойся! Татка смирная, на лекарствах, из своей комнаты не выходит. Она девчонкой пырнула ножом сожителя, от тюрьмы отмазали и сдали в психушку. Я ее тогда не знал, говорят, отчаянная была, по притонам шлялась, пила, кололась. И дружки такие же. Семья с ней намучилась. Ей всего двадцать пять, а на вид чуть не сорок. Опухшая, страшная, ты же видела. В психушке у нее крыша совсем поехала, вены резала. Сейчас у нее вроде как каникулы. — Володя хмыкнул. — Вера уже подыскивает новый пансион, как только подвернется путевый, так сразу наша Татка вернется к привычному образу жизни. Она не опасная, главное, корми вовремя таблетками. А будут проблемы, обращайся, я всегда рядом…
…Они сидели за столом в гостиной. Вера — во главе стола, по правую руку от нее Паша, по левую Володя. Добрая спетая компания. Жена, муж, потерявший память, и друг мужа, он же любовник жены, заменивший его в постели и в бизнесе. Трио, грубо фальшивящее, играющее вразнобой — и каждый по своим нотам. Вера отчаянно изображала добрую жену и хозяйку, Володя — доброго и верного друга. Впрочем, не трио, нет. Дуэт. Потому что третий, искореженный и сшитый заново Паша, муж и хозяин, не фальшивил и не играл вразнобой — он мучительно пытался соответствовать этим двум, присматриваясь к ним, примеряя на себя роль мужа и друга. Он не узнавал и не помнил ни этих двоих, ни дома, ни обстановки. Ничего. Ему оставалось только верить их рассказам о себе, верить тому, что это его дом, что женщина во главе стола — его жена, а мужчина напротив — друг. Вера… Он пробовал на вкус ее имя, повторял снова и снова, пытаясь вспомнить, и… ничего не происходило. Имя было чужим даже на вкус и никак не отзывалось в глубинах памяти и сознания. Он изо всех сил вслушивался в их голоса и слова, напряженно ожидая, что вспыхнет искра, полыхнет свет и он узнает! Слова, интонацию, смех. Он кивал, пытался улыбнуться и отвечал односложно, желая лишь одного: остаться одному, запереть дверь и растянуться на кровати. Закрыть глаза. Он чувствовал себя смертельно уставшим — слишком много впечатлений; нестерпимо болела спина, было больно дышать. Он видел, как дрожат пальцы, и старался не смотреть лишний раз на свои руки. Он чувствовал растущий страх, что может потерять сознание, задохнуться от боли, снова уснуть на долгие месяцы или навсегда. В нем росла паника, и он изо всех сил пытался подавить ее, вздрагивая от скрежета вилок и звяканья бокалов. Он понимал, что беспомощен, беззащитен и зависим… он вдруг представил себя закрытой мятой и грязной коробкой со свалки: что-то перекатывается внутри, камешки или ракушки, а мальчишки футболят ее, свистят и улюлюкают. Странный образ! Он сидел в красивой гостиной богатого дома, он, видимо, человек небедный, рядом — жена, вытащившая его из небытия, и друг, подставивший плечо. Он снова дома. Это главное. Даже если не вернется память… Вернется! А если не вернется, то он построит себя заново. Он сумеет, он сильный, он выдержит. Он рассмотрит фотографии в альбомах, документы, он сунет нос во все закоулки дома, он расспросит о себе… хобби, профессия, любимые блюда, любимая музыка, привычки… ну, там, щелкать пальцами или цыкать языком, читать по ночам… да, еще любимые книги! Бизнес. Друзья. Сослуживцы. Вера расскажет, как они познакомились и сколько лет женаты. Электронная почта. Скайп. Сеть. Любимый лосьон, любимая машина… жаль, нет собаки. Вера сказала: «Твоя любимая персидская сирень!» Он осторожно втянул носом, и ему показалось, он уловил странный пряный запах каких-то незнакомых цветов… персидская сирень? И тюльпаны — белые и желтые, его любимые… любимые? Вдоль дорожки во дворе, и необычный дом, асимметричный, с разными окнами… он жил здесь когда-то, девять месяцев назад, это его дом. И сад за домом, которого он тоже не помнит. Он усмехнулся, подумав, что уже кое-что о себе знает. И тут же поймал настороженный взгляд Веры.
— Все нормально? — спросила она, и было что-то в ее голосе… некая напряженность и неуверенность. — Ты ничего не ешь…
— Все замечательно, — ответил он искренне. — Отвык от еды, наверное. Ты не представляешь себе, как долго я не видел нормальной еды!
— И бухла, — добавил со смешком Володя. — Винцо твое любимое, кстати. За возвращение!
— Спасибо. — Паша взял бокал. — Если бы знали, ребята, как я вам благодарен… за все.
Вера выпила залпом; Володя пил мелкими глотками, не сводя с него взгляда, улыбаясь глазами. Паша пригубил, закашлялся, отставил бокал. Вино оказалось слишком терпким. Сказал виновато:
— Отвык. Я хотел бы прилечь, устал…
…Он лег, закрыл глаза. Вера поправила подушку, молча постояла рядом. Он сделал вид, что засыпает, — он не знал, что нужно сказать. Он слышал, как она, осторожно ступая, вышла и закрыла дверь — щелкнул замок, и он слабо удивился: его заперли на ключ?
В комнате стояли легкие предвечерние сумерки; сквознячок трогал задернутую гардину — казалось, она дышит. Под сомкнутыми веками замелькали картинки, почему-то красные: Вера, дом, Володя, круглые окна, крыльцо, громадный сервант, сверкающая посуда, красное вино, снова Вера, Володя, сверкающий хрусталь, белые и желтые тюльпаны…
Потом пестрый хоровод из картинок стал замедляться, краски побледнели и выцвели, красный свет исчез и стал наплывать серый густой туман — он все поглотил, и наступило ничто.
Паша спал; подергивались веки, сжимались пальцы, иногда он стонал, как от боли, и скрежетал зубами. Серый туман становился жиже, он расползался и рвался на бесформенные куски и наконец и вовсе рассеялся, и в глаза ему внезапно ударил яркий луч солнца…
* * *
— Я больше не выдержу! — простонала Вера, прижимая пальцы к вискам. — Это безнадежно, это тупик!
— Верочка, все образумится, успокойся. Мы же вместе, это главное.
— Ты ничего не понимаешь! Это проклятие циркачки, все началось, когда отец ушел к ней, и с тех пор все хуже и хуже! — Вера почти кричала.
— Верочка, тише — Володя взял ее руку. — Не нужно, успокойся. Принести тебе что-нибудь? Успокоишься…
— По-твоему, я психопатка? — Она вырвала руку.
— Верочка, я же хочу как лучше, честное слово. Может, приляжешь? А хочешь, пойдем погуляем? Или на речку? Посидим на берегу? Тебе нужно отвлечься. Вино будешь? Немножко! Ты сразу расслабишься.
Он налил ей вина. Вера выпила залпом, утерлась рукой и расхохоталась. Уставилась на Володю с нехорошей ухмылкой и спросила:
— Ты веришь в проклятья?
— Какие проклятья, Верочка? О чем ты? Конечно нет, я современный человек. Тебе нужно успокоиться, слишком много на тебя свалилось. Ты не одна, я люблю тебя.
— Отец тоже любил… эту! Убил маму, меня, разрушил дом… Понимаешь, своими руками разрушил все! Этой не стало, но ничего уже не вернулось. Мама была несчастна, часто плакала… никогда ему не прощу! На нем грех! С тех пор мы делали вид, что мы вместе, что мы семья, но спальни у них были разные, я даже не уверена, что они с тех пор… Господи, какое унижение! Делать вид, что все прекрасно, утром семья за завтраком, родители, две сестрички, нас расспрашивают о школе, о друзьях, отец гладит ее по головке, она маленькая, она сиротка… Помню застывшее лицо мамы… Ненавижу! — Вера сжала кулаки. — Тяжкий крест, ноша, расплата за грех отца! Почему я? За что?
