Анненков никогда политиком не был, как военный офицер он был вне политики.
Прибыв в Омск и соприкасаясь с Омским Войсковым правительством, Анненков видит по плоти и по крови близкие себе идеалы, и он пошёл за Войсковым правительством. Пройдя Омск, он остаётся военным до перехода китайской границы.
Вся деятельность Анненкова не может быть отождествлена ни с атаманщиной, ни с колчаковщиной, — говорит Цветков. — Анненков не участвовал в политике Сибири. Омское правительство оперировало его именем во время политических неурядиц и использовало его как угрозу, тем самым создавалось впечатление, будто бы Анненков примкнул к политике.
Анненков — жертва Гражданской войны. Как военный человек он сын эпохи Гражданской войны в самый её острый период. Не Анненков породил Гражданскую войну, а она породила его! — делает он вывод.
Дав краткую характеристику Анненкова как боевого офицера, Цветков говорит, что, пойди Анненков по другому пути, он принёс бы большую пользу стране.
— Почему Анненков встал на сторону Войскового правительства? — задаётся вопросом Цветков. — Потому, — отвечает он, — что Анненков был плоть от плоти от тех, с кем остался. Объявленный вне закона, он пошёл по тому пути, к которому его готовили!
Был ли он монархистом? — Можно с уверенностью сказать, что монархистом он не был! Это видно из того, что его отряд не пел гимна, в нём не было трёхцветного знамени, он изгонял из отряда «бывших людей». Если бы он был монархистом, то всё это в его отряде было бы видно.
Сказав несколько слов о Денисове, Цветков заявил, что в отношении меры социальной защиты он полностью присоединяется к Борецкому.
Речи защитников продолжались более шести часов и были выслушаны ещё более внимательно, чем речи остальных участников процесса. Более того, они, особенно речь Борецкого, внесли такой разлад в умы присутствовавших, породили у них столько вопросов и так поколебали выстроенную обвинителями формулу виновности подсудимых и уверенность в полноте предварительного и судебного следствий, что гособвинитель обратился к суду с ходатайством позволить ему выступить с репликой и дополнить свою речь. Суд ходатайство удовлетворил.
Остановившись на речах защиты, Павловский отметил два момента: первый касается методов защиты, второй — тех опровержений, которые ею были представлены суду в процессе судебного следствия.
— Я считаю, — говорит гособвинитель, — что если этот процесс действительно является историческим процессом, если мы здесь занимаемся не только установлением виновности подсудимых по тому или иному их действию, но одновременно изучаем и всю сумму их поступков, занимаемся изучением той среды, в которой они действовали, то понятно, что здесь нет абсолютно никакого основания для того, чтобы заниматься теми топографическими изысканиями, которыми занимались защитники, и изучением, сколько на лапке кузнечика волосков!
Оценив таким образом попытки защиты скрупулёзно проверить все факты, вменяемые в вину подсудимым, гособвинитель, по сути, обвиняет её в политической близорукости.
— Защитники, грубо выражаясь, из-за двух сосен улик, столь необходимых в обычном процессе, совершенно не видят того леса, который они всё-таки чувствуют, и потому не могут увязать концы с концами, — заявляет он.
Продолжая оправдывать следствие, гособвинитель говорит о сложности задач, стоявших перед ним. Он считает, что для того чтобы изучить целую эпоху, её сложнейшие социальные процессы, нужно просидеть год, а ни дни и недели, и поэтому естественно, что суд не в состоянии осилить эти задачи, которые не разрешила и защита. Этими словами, Павловский, не желая того, невольно признал слабость и предварительного и судебного следствий, их поспешность и заказной характер!
— Наша задача, однако, — продолжал он, — заключается в том, чтобы установить, что в определённое время и в определённом месте происходило определённое явление, которое повлекло за собой те или иные последствия.
Из этого заявления гособвинителя вытекает, что полнота и объективность расследования его не интересует, главное — это факт, а состоит он в причинной связи с субъектом обвинения или нет — это не важно!
Знакомясь с речью Павловского, ясно видишь, как начала складываться теория и практика формального следствия и бездоказательного обвинения, которую позже обосновал и возвёл в высочайший принцип А.Я. Вышинский
[353] и которая успешно заработала ровно через десять лет, в том числе и на процессах самих судей.
Далее гособвинитель возвращается к политическим убеждениям Анненкова и исправляет ошибку общественного обвинителя Яркова, заявившего, что Анненкова судят не только за совершённые преступления, но и за его монархизм.
— Я считаю необходимым сразу же заявить суду, что нет никаких оснований карать только за то, что Анненков был монархистом. За это, конечно, не судила советская власть и в прежние годы, не может судить и общественность. Поэтому я сейчас хочу заявить совершенно определённо и категорично, что прежняя идейная принадлежность к тем или иным социальным слоям, занятие той или иной должности — ни в коей степени не может являться составом уголовного преступления и рассматриваться как что-либо противоречащее и подлежащее остракизму советской общественностью.
Разобрав ряд фактических данных, которыми оперировала защита, гособвинитель сделал следующее заключение:
— Я считаю, что те доводы, которые были использованы защитой для опровержения бесчинств, проводившихся атаманом Анненковым, ни в коей степени не могли поколебать как общей природы деятельности отряда Анненкова, точно так же вырвать из истории тех беспримерных фактов расправы и зверства, которые имели место. Это всё должно быть учтено судом в тот момент, когда он будет выносить приговор, и «чеканность» этого приговора должна заключаться именно в том, что он пройдёт мимо всех мелочей, не будет через микроскоп изучать, сколько волосков на ножке кузнечика!
Защитники утверждали, — продолжал он, — что нет высшей меры социальной защиты для тех преступлений, которые совершили Анненков и Денисов. Ссылаясь на давность, защитник Борецкий восклицал: «Не мнение масс, а преклонение перед законом!» Я также подтверждаю это, но только в несколько иной форме: «И мнение масс, и веление закона!», ибо в Советском государстве это одно и то же!
— Демагогия! — скажет современный читатель, знакомый и с телефонным правом, и с другими методами воздействия на судей, и будет абсолютно прав! На суде должен работать только закон, и ни чьи мнения не должны влиять на решении по делу, ибо это как раз и влечёт беззаконие. А именно к этому, к учёту мнений, и призывал суд Павловский!
