– Да ничего не может быть! – вдруг заявил старик и шандарахнул по сцене прикладом золотого пера величиной с карабин. – Никакого Златоуста не было и нету! Что вы как дети, ей-богу? Неужели не ясно? Всё это реклама. Мистификация.
Это было как гром среди ясного неба. Огромный зал затих и обалдело посмотрел на представителя, как на больного, сбежавшего из дурдома.
– Мистификация? – возмутились сразу несколько нестройных голосов. – Простите, но это…
– Нет, это вы простите! – перебил старик, раззадорено сверкая глазами. – Ещё Платон когда-то говорил: «Поэт, если только он хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения». А мы всё рассуждаем. И рассуждаем, заметьте, зачастую за рюмкой. И при этом, заметьте, мы уже почти разучились слушать старых людей. Мы, дескать, сами с усами. А если вы прислушаетесь к старику, так он вам скажет вот что: вы ещё сто раз придёте повстречаться с этим великим, нетленным, незабвенным Златоустом – и никакого Златоуста не увидите. Потому что нет его в природе. Бороду даю на отсечение.
В тишине большого зала кто-то громко икнул. И опять со всех сторон зашумели:
– Вздор. А как же книги? Он столько уже понаписал…
– В том-то и дело! – Старик широко ухмыльнулся, демонстрируя свой удивительный зуб, похожий на перо от золотого Parkera. – Не слишком ли много один человек накатал?
– Что вы хотите сказать?
– А то! Десять человек сидят в подполье где-нибудь, кропают всякую галиматью и печатают под псевдонимом.
И опять в огромном зале будто шумовая граната разорвалась.
– Не может быть! Да как же так?
– Очень просто, – продолжал Белинский. – По нашим диким временам – не удивительно. Деньги есть – возьми, найми себе литературного негра и пускай он, собака, сидит на цепи, вспоминает чудное мгновенье. Да, да!.. Что говорить про наших графоманов, если даже про Гомера и Сократа ходят слухи насчёт коллективного творчества. Если даже сам Вильям, сиятельный Шекспир не брезговал литературными неграми. Или взять Козьму Пруткова – фантастический образ графомана всех времён и народов. Образ, гениально созданный Толстым и братьями Жемчужниковыми.
– Толстой? – не понял кто-то. – Это который? Лёва, что ли?
– Лёва! – передразнил старик с издёвкой. – Что за панибратство, чтобы не сказать амикошонство! Даже я так его не называл, хотя мы с ним «Войну и мир» писали…
– Чего-чего? – В зале зашумели, потешаясь. – Что вы писали? Как вы сказали?
– Я говорю, Лев Николаевич такой ерундой заниматься не стал бы. Это Алексей Толстой. «Колокольчики мои, цветики степные! Что глядите на меня, тёмно-голубые?..» – Старик сокрушённо вздохнул и негромко заметил: – А литературу, господа, надо бы знать, если мы решили ползти из грязи в князи…
– Ну, это уже хамство! Хватит! – возмутился кто-то из чиновников на первом ряду. – Что за безобразие?
Людское море в зале забушевало. Назревал скандал, а может быть, и драка: тут собрались не только поклонники, но и противники издательской политики «Сыновей Бесцели».
И в эту минуту за кулисами появился рыжебородый верзила в элегантном костюме. Он прошёл на сцену и вежливо, но крепко взял представителя под локоток, наклонился и что-то шепнул на ухо.
– Всегда к вашим услугам, – покорно пробормотал представитель и покинул сцену-эшафот. (И опять никто не обратил внимания на то, что старик не всегда наступает на пол – иногда будто шагает по воздуху).
Они пошли по коридору, свернули в какой-то полутёмный закуток, заваленный декорациями. Внезапно остановившись, рыжебородый верзила вдруг достал зловеще замерцавшие наручники.
– Давайте мы сделаем так, – предложил он, ухмыляясь, – вы сейчас примерите браслеты, и мы выйдем чёрным ходом, чтобы людей не смущать. Вы не против, дедушка?
Не говоря ни слова, дедушка покорно покачал кудрявой тёмно-серой головой, словно обсыпанной пеплом.
А через минуту-другую здоровенный рыжий парень будто закимарил в полутёмном пыльном закутке, стальными браслетами прикованый к пожарной лестнице. Он даже сам не понял, как это случилось – точно под гипнозом…
3
Чернильно-прохладная вечерняя мгла наливалась будто в чернильницы – в глубокие проёмы между домами, деревьями. Первые огни автомобилей и зажжённых фонарей рассыпались как золотистые многоточия…
Представитель бодро шагал по улице, изредка оглядывался. Чёрный плащ средневекового рыцаря и золотое перо величиной с карабина – весь этот странный антураж куда-то пропал, и старик теперь выглядел обыкновенным прохожим.
На пути старика замаячил какой-то памятник.
– Солнце моё! Солнце русской поэзии! – загоревал представитель, обращаясь к памятнику. – Я учил его, но я учил не этому! Бороду даю на отсечение!
Заметив какую-то серую тень за деревьями около памятника, представитель сначала затихарился, а затем рысцою припустил. И тот, кто преследовал, тоже наддал, уже не особо стараясь скрытничать. А надо сказать, что старик этот был только с виду старый, а на самом-то деле такой быстроногий, такой энергичный – семерых молодых замотает. Заскакивая в тёмные дворы, ныряя в подворотни, ловко помотавшись по улицам и переулкам, этот милый дедушка запарил молодых преследователей, которых было двое или трое.
– Упустили! – услышал он перебранку удаляющихся людей. – Рыжий! Как ты оплошал? Старику несчастному не мог надеть браслеты! Теперь полковник шкуру спустит на портянки…
Опасаясь, как бы эти догоняльцы не проследили за ним, старик ещё немного побродил по улочкам и оказался на берегу сонной бухты. Постоял, прислушиваясь. Где-то гремела музыка, цветные фейерверки взлетали в небо, волшебными рыбами на волнах отражались. Бухта Святого Луки – насколько глаз хватало – почти безмятежная, широко и густо засеянная звёздами. И только в скалах там и тут виднелись дыры – прямое попадание снарядов Гражданской войны. (Необыкновенные глаза старика в темноте видели так же, как днём). В кустах неподалёку затрещало и старик заметил голую парочку, страстно вздыхающую, сверкающую голыми частями организма. Сердито сплюнув, он пошёл на пирс, где остро пахло разлитым йодом. На волнах покачивался тёмный силуэт пиратской бригантины, не так давно причалившей.
С чёрного борта сошёл моряк и что-то зашептал на ухо старику.
– Точно? Там? – взволнованно переспросил представитель и, получив подтверждение, протянул моряку золотые монеты.
И после этого старик поторопился пойти в гостиницу, находящуюся на гранитном возвышении над бухтой Святого Луки.
Странно было то, что этот черномазый представитель в гостиницу «Лукоморскую» не вселялся и, тем не менее, дежурная спокойно отдала ему ключ от номера – самые лучшие апартаменты.
4
Гостиница «Лукоморская» располагалась в бывшем доме творчества, в котором после Гражданской войны хотели открыть бордель, но открыли всё-таки гостиницу. (Хотя народ упорно поговаривал, что бордель тут имеется, только подпольный).
