Больше всего полюбили они отдыхать на побережье спокойного Житейского моря. Старик полюбил, если быть точным. И молодой моряк всей душой потянулся к этим берегам – бухта Святого Луки ему казалась какой-то знакомой, почти родной. Видно, всё же сказывалась кровь далёких предков, когда-то живших здесь. Из бухты Святого Луки теплоходы курсировали по всему побережью, и старик опять устраивал уроки – вывозил ученика на острова, на берега, овеянные легендами и сказками. Правда, солнце его донимало, мешало разгуляться, но Абра-Кадабрыч купил себе шикарный зонтик – солнцевик, спасающий от палящих лучей. А когда на небо накатывали облака и тучи, старик веселел и становился неутомимым как молодой архар – с утра до вечера мог по скалам шастать, восторгаясь божественными видами на море, на горы.
Однажды океанский лайнер доставил их в какую-то страну Гринландию, так, по крайней мере, говорил старик.
В географии моряк уже поднаторел.
– Гренландия – это остров где-то между Атлантическим и Северным Ледовитым океаном. Там не сильно-то позагораешь.
– Есть Гренландия, – сказал Абра-Кадабрыч. – И есть Хренландия, где хрену растёт до хрена. Только мне всё это малоинтересно. Страна Гринландия – вот что мне любо-дорого. И эта страна – перед тобой.
Ближе к вечеру, когда солнце утопало в зеленоватой морской пучине и разрастались тени кипарисов и чинар, учитель, проявляя удивительную неутомимость, водил ученика по живописным дорогам страны Гринландии, показывал достопримечательности, среди которых старика больше всего почему-то волновал убогий серый домик, с недавней поры ставший музеем.
– Вот и все хоромы нашего великого Романтика, – с грустью говорил старик. – Муму непостижимо, как скромно жил. Это был его один-единственный домишко. Жена у монашек купила. А точнее сказать – обменяла на золотые часики.
Возвращались по тихой вечерней дороге, укрытой бархатом сухой и тёплой пыли. Шли босиком – как дети – усталые, но довольные. Добравшись до причала, они поняли, что опоздали на последний теплоход. Делать нечего, пошли искать ночлег. Нашли какую-то сиротскую халупу, не хуже той, что была пристанищем великого Романтика. Слуга накрывал нехитрый столик во дворе с видом на море, где угорал закат. Сидя в кресле-качалке, старик смаковал молодое виноградное винцо. Яблоки и груши красовались в плетёной корзине.
– Граф! За ваше августейшее здоровье! – провозгласил Чернолик, приподнимая огненно-красный бокал. – Здешние вина, я вам доложу, ничуть не уступают итальянским или французским, и даже во многом их превосходят.
– Верю, верю на слово! – Граф чокался с ним бокалом виноградного сока.
После винца на душе старика стало нежно, благостно, кровь покатилась горячей, как в молодости. Мечтательно глядя на алую зарю и улыбаясь в бороду, он вспоминал волшебное видение каких-то червонных или розовых, или красно-алых парусов. Загораясь, увлекаясь воспоминаниями – или, быть может, своими фантазиями? – Старик-Черновик вдохновенно стал рассказывать, как он работал с великим Романтиком. Какое это было наслаждение – ползать по небу над морем и отрезать огромные куски зари для того, чтобы из них пошить самые алые в мире и самые романтические паруса. Огромные и нежно-тёплые куски зари отрезались при помощи больших волшебных ножниц и делать это, в общем-то, было не трудно. Куда труднее было «зубами за воздух держаться» – Старик-Черновик, слава тебе, господи, только чудом тогда не разбился да не утопился…
Старик хмелел, и радужный рассказ окрашивался грустными и даже мрачноватыми тонами.
– Хочешь, я расскажу тебе правду про этого великого Романтика? Ты должен знать. Ты должен понимать, как рождается песня, как появляется сказка. У этого Романтика был очень тяжёлый, несносный характер. Его постоянно терзали «тёмные демоны» – по его же собственному выражению. А демоны эти – пьянки-гулянки, рестораны, женщины. Кошмарные пьянки доводили его до психиатрической клиники. Он якшался порою с ворами, а порою даже с террористами. И можно только догадываться, сколько хлопот, неприятных забот этот великий Романтик принёс окружающим людям, особенно близким своим. Он был подвержен приступам бешенства и однажды хотел застрелить любимую женщину. Он выстрелил почти в упор и не убил только чудом – пуля не задела сердце. Представляешь, какою кошмарною кровью окрашены самые романтические паруса двадцатого века.
– Азбуковедыч, – угрюмо сказал ученик, отходя от стола, – не хотел бы я этого знать.
– И страус не хочет. Голову прячет в песок.
– Ты к чему всё это мне рассказываешь?
– Да к тому, что теперь каждый год вон там, на горе, паруса поднимаются – в день рождения великого Романтика. Я хочу, чтоб ты знал, как мы любим покойников. Ладно, старик остаканился, лишку болтает. Пойдём на берег.
Непроглядная ночь под созвездьями райского юга пронизана была мельканьем светлячков, нежным и размеренным цыканьем цикад. Тонко пахло грушевыми деревьями, цветущим миндалём, горицветами и подмаренниками – или чем-то наподобие того. Усиливался терпкий, йодистый запах водорослей, похожих на морскую капусту, волнами бросаемую на берег. Ночная хозяйка-луна величаво вставала над чёрной громадою гор, серебротканный, длинный половик доставала откуда-то из потаённых своих сундуков, аккуратно стелила на тихое сонное море – аж до самой Турции можно было пройти по серебру такого половика.
– Граф! А я ходил когда-то в юности, – с грустью признался Оруженосец, глядя на море. – Теперь отяжелел, боюсь утопнуть.
– Неужели? А я думал, только Христос может ходить по морям.
– Ошибаешься. Обыкновенный василиск и то умеет шастать по воде.
– А что за василиск?
– Так он по науке называется, ящерка такая. А люди верующие почитают её, как «ящерицу Иисуса Христа». А ещё есть такое насекомое – водомерка. Тоже по воде спокойно ходит. А ещё китайцы создали робота, который шагает по воде. Так что же мы с тобой? Хуже насекомых или роботов? – Старик на воду посмотрел. – Тут главное – поверить. По вере нашей нам и воздастся. Хочешь попробовать?
– Что? – Граф улыбнулся. – Пешком до Турции?
– До Турции далековато. Для начала можно прогуляться вон до той скалы хотя бы. Главное – верить. Запомни.
– Ну, хорошо. Попробую. – То ли шутя, то ли всерьёз Граф собрался наступить на край серебротканого половика и вздрогнул от окрика.
– Да куда ты лезешь в грязной обуви? Из-за таких как ты потом и пятна. Их же ничем не отстираешь от Луны. Разувайся.
Этот окрик охладил Графа Омана.
– Нет. Я не готов ещё. Потом как-нибудь.
– Эх, ты! – в сердцах сказал старик. – Да, мы не боги, но мы не хуже насекомых или роботов. Мы – лучше. И я тебе это сейчас докажу.
В глазах старика блеснули молодые задорные искры. Он быстро и решительно разулся – посмотрел на серебротканый половик. Перекрестился. Душа у него ушла в пятки, когда он сделал первые шаги. Босые ноги, смутно белея во мгле, сначала провалились по щиколотку, затем ушли под воду – почти по колено. И страх, и ужас огнём всколыхнулись в груди, но старик опять перекрестился, глядя в небеса и заставляя себя успокоиться, заставляя укрепиться в мысли, что он это сможет – пройдёт по воде. И он прошёл. Правда, совсем немного, только и этого было достаточно для того, чтобы Граф стал смотреть на него, как на Бога.
