– Осторожней, дедушка. Культурней.
Снимая старомодные очки в роговой оправе, Бустрофедон сокрушался:
– Эх, доченька, эх, внученька! Тебе ли говорить насчёт культурки? Ты вот стоишь возле форточки, куришь, как эта, неощипанная курица. И не стыдно тебе?
– Только не надо хамить, – спокойно отвечала продавщица. – А то я позову охрану. Ясно?
– Мне практически всё давно уже ясно в этом подлунном мире, – бухтел старик. – И только одно непонятно. Где бы мне найти этого чёрта Мистимира? Ты, дочка, не подскажешь?
Продавщица выбросила окурок за окно.
– Я и сама хотела бы увидеть короля.
– Король? Хэ-хэ. – Презрительно оскаливая острый зуб, похожий на перо от золотого Parkera, старик чуть не плюнул под ноги. – Короля играет свинство.
– Почему? Какое свинство? – удивилась продавщица.
– Да хотя бы вот это… – Дед-Буквоед вдруг сунул руку в книгу, будто в шкатулку, и вытащил оттуда пачку презервативов. – Видишь, доченька? Видишь, как он народ надувает? Тут должны быть шары. Первомайские. А у него какие-то бычьи пузыри.
Продавщица смущённо опустила глаза, а Дед-Буквоед, всё больше мрачнея, иногда вытаскивал из книги что-нибудь такое ароматное, такое лицеприятное – продавщицы визжали и нос воротили. А старик, непонятно чем довольный, уходил в другую книжную лавку или какой-нибудь другой книжный магазин, где было много всякого печатного «добра» как в кавычках, так и без кавычек.
Поначалу подслеповатые глаза Деда-Буквоеда восторженно и молодо блестели за стеклами старомодных очков, когда он прикасался к новым изданиям, пахнущим типографской краской. Но очень скоро огонь восторга пропадал. Бустрофедон снова хмурился, шурша страницами новых изданий.
– Классика – это чудесно. Прекрасное никогда не стареет. Но вот эти ляпы – куда это годится! – Он чёрным ногтем пощёлкивал по новенькому томику стихов Сергея Есенина и читал молоденьким продавщицам: – «Ах, метель такая, просто чёрт возьми! Забивает крышу белыми гвоздями…» Ну, разве так можно?
Продавщицы не понимали его.
– А что такое, дедушка?
– Как это – что? – возмущался Дед-Буквоед – Руки мало вырвать сволочам! У Серёги-то совсем другое слово. Тут не «гвоздями», нет! – уже кричал старик, размахивая сухим кулаком как молотком. – «Гвоздьми»! «Гвоздьми!» Вы слышите разницу?
Ах, метель такая, Просто чёрт возьми! Забивает крышу Белыми гвоздьми.
Только мне не страшно,
И в моей судьбе
Непутевым сердцем
Я прибит к тебе.
Молоденькие фифочки кривились.
– Ну, какими такими «гвоздьми?» Это не по-русски. Дед-Буквоед как-то неожиданно стихал, сникал.
– Ах, доченьки, ах, внученьки… – Он пристально смотрел куда-то в дальний угол. – Я примерно тоже говорил Есенину.
Продавщицы многозначительно переглядывались.
– А Пушкину вы ничего не сказали?
– Ну, как же, как же! – Буквоед оживлялся, молодо мерцая чёрными глазами, похожими на чернильные кляксы – зрачков не видно. – Ну, как я мог стерпеть, когда мы вместе тянем одну и ту же лямку. «На хо́лмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною…» Что значит «на хо́лмах»? Зачем, я говорю, ты сдвинул ударение? «На горы Грузии легла ночная мгла…» Примерно так хотя бы. Давай исправим, говорю. А это Солнце мне в ответ: да ты, дескать, прислушайся, какая прелесть в этих «хо́лмах». Ударение на «о» делает слово округлым, холмистым. Я подраскинул мозгами и согласился. Ну, а что? Если хорошо, так хорошо, тут я спорить не хотел ни с Пушкиным, ни с Гоголем.
Разнаряженные фифочки снова многозначительно переглядывались, напомаженные улыбочки прятали.
– Наше дело – продать, – говорили жеманно. – А что там напечатано, это нас не касается.
– Да разве так можно? – не унимался Дед-Буквоед и пальцем, испачканным химическими чернилами, настырно тыкал в книгу. – Вот, посмотрите. Читайте.
– Ну, ошиблись, дедушка. С кем не бывает.
– Ошиблись? – Бустрофедон смотрел на продавщиц как на врагов народа. – Раньше, милые мои, за такую опечатку вы бы схлопотали приличный срок. А может, даже БПП – без права переписки. Расстрел.
– Батюшки! – изумлялись фифочки, вылупив накрашенные зенки. – Неужели?
– Запросто, – сурово заверял Бустрофедон. – Причём тюрьма была бы вам не только за опечатку. Вот был, я помню, случай, связанный с «бригадой товарища Сталина». В газете получился такой неосторожный перенос: на одном конце строки напечатано «бри», а дальше мы читаем буквально следующее: «гада товарища Сталина».
Продавщицы хихикнули.
– Ну, надо же. Нарочно не придумаешь.
– Вам хихоньки да хаханьки, – мрачно продолжал Дед-Буквоед, – а редактору – десять лет лагерей.
Раскрашенные глаза девиц округлялись до размеров куриных яиц.
– Дикость какая!
– А вот это не дикость? – Сердито сопя, Буквоед открывал очередную новоиспечённую книгу и, делая над собою некоторое усилие, читал такие скабрезные тексты, от которых у него самого на загривке начинали шевелиться волосы.
– Ну и что? Подумаешь, – безмятежно говорили молоденькие продавщицы, игриво сияя глазами. – Ненормативная лексика. Мы это каждый день на улицах слышим.
Бледные щёки Буквоеда краснели так, что даже седая борода тоже будто краснела от корней волос и дальше. Он снимал очки и делал вид, что протирает стёкла. А на самом-то деле ему, старику, стыдно было в глаза молодёжи смотреть – в эти прохладные, стеклянно-спокойные глаза другой эпохи и другого поколения.
– А детишки, извините, у вас есть?
Девицы пожимали плечами, оголёнными до неприличия.
– Ну, а причём тут детишки?
– Хорошо, я спрошу по-другому. Вы бы хотели, чтоб ваши дети читали вот такие книги? Или всё-таки вы бы хотели, чтобы они воспитывались на русских сказках? А впрочем… Вопрос, как говорится, летаргический. – Буквоед опять мрачнел, снимая с полки очередной фолиант. – Вот это что такое? «Антология для детей». Ну, это так написано. А на самом-то деле – халтура. Это я вам заявляю со всей ответственностью. Я не первые сто лет живу на свете.
– Почему халтура? Эту антологию родители берут, читают своим детям.
– Это, милые мои, подделка под антологию. В погоне за деньгами сегодняшний издатель изощряется, как только может. Мало того, что халтуру печатают, так они ещё эту халтуру одевают в королевские одежды. Вот вам примеры. – Буквоед пощёлкивал ногтем по корешкам новых книг. – «Антология рассказа». «Антология поэмы». Твёрдая корка, белая бумага. Шик и блеск. А между тем, достаточно вспомнить, что «антология” в переводе с греческого – “собрание цветов”. А нам под нос суют чертополох с лебедой да крапивой. А почему? Не знаете?
