Немедленно допросили И.С. Лопухина, и тот после очной ставки с доносчиками во всём признался. 26 июля он дополнительно показал, что отец и мать сильно обижены отношением к ним Елизаветы и что к его матери перед своим убытием из России к месту новой службы в Берлин приезжал маркиз де Ботта. Австриец сказал ей, что не успокоится до тех пор, пока не освободит из заключения всё брауншвейгское семейство. Он добавил, что прусский король также будет помогать Анне Леопольдовне. Все эти слова Н.Ф. Лопухина передала своей подруге Анне Гавриловне Бестужевой-Рюминой, когда та была у Лопухиной в гостях вместе с дочерью Настасьей.
Н.Ф. Лопухина, которую допрашивали пока дома, подтвердила факт беседы с де Ботта и его намерение вернуть на престол Анну Леопольдовну, а также посвящение в содержание разговора А.Г. Бестужевой-Рюминой.
Допросили жену обер-гофмаршала М.П. Бестужева. Анна Гавриловна подтвердила, что всё, что она слышала в доме Лопухиных, де Ботта говорил и у неё в доме. Но жена Михаила Петровича Бестужева-Рюмина оказалась крепким «орешком» и много о своём участии в описанных выше разговорах не рассказала:
— Говаривала я не тайно: дай Бог, когда бы их (то есть брауншвейгское семейство. — Б. Г.) в отечество отпустили.
Более разговорчивой оказалась её дочь Настасья Михайловна (по родному отцу, первому мужу Анны Гавриловны, Ягужинская), подтвердившая показания Н.Ф. Лопухиной.
После этих предварительных допросов Н.Ф. Лопухину, её сына Ивана и А.Г. Бестужеву отвезли в крепость, а дочь Бестужевых оставили под домашним арестом. В крепости Лопухина рассказала следователям, что муж её тоже посвящен в планы австрийского посланника, а сын Иван в свою очередь вспомнил о том, что говорила А.Г. Бестужева его матери:
— Ох, Натальюшка! Ботта-то и страшен, а иногда и увеселит.
Потом к следствию привлекли прочих, второстепенных участников «заговора»: поручика Машкова, А. Зыбина, вице-ротмистра конной гвардии Лилиенфельда и его беременную жену Софию Васильевну, урождённую Одоевскую, адъютанта полка конной гвардии С. Колычева и др. Офицеры-гвардейцы не показали ничего нового, а вот СВ. Лилиенфельд рассказала, что с де Ботта она встречалась в домах Лопухиной и Бестужевой и там слушала разговоры о бывшей правительнице Анне Леопольдовне, что дамы высказывали сожаление о судьбе всего брауншвейгского семейства и о своей собственной участи, что Елизавета Петровна живёт «непорядочно», всюду беспрестанно ездит и бегает, что при Анне Леопольдовне им жилось куда вольготней.
Лилиенфельд оговорила также камергера князя С.В. Гагарина, но тот, как и отец С.В. Лилиенфельд, камергер двора её величества, заперся и ничего не показал.
И.С. Лопухина несколько раз поднимали на дыбу, но выбить из него дополнительные сведения следствию не удалось. Отец его Степан Лопухин на допросах признался, что недоволен своим положением при императрице Елизавете, что выслушивал непозволительные речи австрийского посланника и что сожалеет о судьбе несчастных Анны Леопольдовны, её мужа и сына, но всякий злой умысел против императрицы Елизаветы отрицал. Его, его жену и графиню Бестужеву ещё раз подвесили на дыбу, но те ничего нового сообщить следствию не могли.
Следствие спросило Елизавету, нужно ли было беременную Софью Лилиенфельд вызывать на очную ставку с оговоренным ею князем Сергеем Гагариным, на что Елизавета грубо ответила, что очную ставку с князем делать надо непременно, «несмотря на её болезнь, понеже коли они государево здоровье пренебрегли, то плутов и наипаче жалеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели ещё от них плодов ждать».
Прусский посланник Мардефельд писал: «Офицеры, караулившие арестантов в крепости, рассказывали мне, что их подвергли невероятным мучениям. Ходят слухи, что Бестужева умерла под кнутом. Императрица часто присутствует инкогнито на допросах, когда обвиняемых не пытают».
Сознаваться арестованным было не в чем — разве лишь в досужих разговорах о судьбе бывшей правительницы и её сыне. Они могли только сослаться на свободные речи австрийского посланника и собственные ни к чему не обязывавшие комментарии. Однако специальное генеральное собрание приговорило троих Лопухиных и графиню Бестужеву к смертной казни путём колесования. Приговор подписала сама «Елизавет» — так подписывалась императрица России. «Милостивая» государыня приказала заменить казнь отрезанием языка и отправить всех в ссылку. С.В. Лопухина выслали в Селенгинск. Не пощадили и беременную княжну Одоевскую-Лилиенфельд: за недоносительство ей присудили отрубить голову, но по «помиловании» ей объявили, что после родов её ждёт наказание плетьми и ссылка.
Экзекуция, как сообщает Соловьёв, была учинена на публичном месте, перед зданием Двенадцати коллегий
[55]. Возведённая 31 августа 1743 года на эшафот, Анна Гавриловна, сестра бывшего вице-канцлера М.Г. Головкина, а теперь супруга обер-гофмейстера М.П. Бестужева и невестка вице-канцлера А.П. Бестужева, вела себя мужественно и находчиво. Пока палач раздевал её, она сумела незаметно сунуть ему золотой крест, осыпанный бриллиантами. И тот великолепно сыграл свою роль, стараясь поелико возможно смягчить силу ударов кнута, а когда он стал отрезать ей язык, то его нож едва коснулся лишь его кончика.
Немка по национальности, красавица Н.Ф. Лопухина, когда палач приступил к её раздеванию, сильно перепугалась, потеряла самообладание и стала отчаянно отбиваться от него. Она била его и кусала, и палачу пришлось применить всю свою грубую силу, чтобы добиться своего. И добился. Он сдавил ей горло, а через минуту уже протягивал толпе свой кулак, в котором был зажат кусок кровавого мяса.
— Не нужен ли кому язык? Дёшево продам, — прокричал он в толпу
[56].
Как ни странно, М.П. Бестужев не пострадал и скоро был послан на дипломатическую работу сначала в Берлин (1744), а потом в Дрезден. Французский посланник д'Аллион писал в Париж: «Кредит гофмаршала, правда, много упал, но он опять поднимется; это такой человек, которого поневоле надобно будет чрез неприятелей погубить, или же он в этом государстве будет играть важную игру». Показательно, что сын Анны Гавриловны от первого брака с генерал-прокурором П.И. Ягужинским — Сергей Павлович Ягужинский (1731— 1806) — после ссылки матери был взят на попечение Елизаветы Петровны, а осенью 1745 года отправлен в Дрезден «для наук под смотрением обретающагося тамо российского полномочного министра графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина», то есть к отчиму.
