Пока отношение королевы к католицизму чисто умозрительное, но семена сомнения посеяны и они скоро дадут всходы. «Её отрицательное отношение к католицизму постепенно уступало её интеллектуальному чувству объективности, — справедливо замечает Улофссон, — а под влиянием Шану она стала вникать в догмы и положения католической церкви».
Больше всего 44-летнего Шану в Кристине поразил культ добродетели, высокой морали и самосовершенствования. В центре её мировоззрения находился сверхчеловек-стоик. Вокруг неё толклись слабые люди — и мужчины, и женщины, и только она одна была уверена в себе, в своих силах и своих чувствах. Такой взгляд на саму себя, естественно, подпитывался сознанием своего высокого положения шведской монархини, ответственной только перед Богом. Королеве как будто было мало раздвоения на сексуальной почве, и она позаботилась о том, чтобы жизнь «одарила» её ещё одним — религиозным.
Теперь у неё начался разлад с Церковью. Каждый день она была вынуждена сдерживать свои эмоции и притворяться, что является правоверной лютеранкой, каждый день она должна была совершать обряды и выслушивать длиннейшие лютеранские проповеди какого-нибудь епископа Эрика Эмпорагриуса, большого зануды, которого она ненавидела всеми фибрами своей души.
Совершив внутреннюю эволюцию своих взглядов на Церковь, Кристина решила пока оставить всё как есть. Потом она возобновит свои искания и призовёт на помощь Рене Паскаля. А пока ни одна религия не показалась ей совершенной. Так какая разница, к какой принадлежать?
Терпение королевы по отношению к лютеранским догмам иногда иссякало, и внутреннее неприятие официальной шведской Церкви прорывалось наружу, как это произошло, к примеру, в 1647 году при защите синкретического памфлета Маттиэ или при обсуждении в риксдаге так называемой конкордатной формулы. За вмешательством королевы в споры по теологическим вопросам скрывались также серьёзные опасения, что Церковь станет слишком самостоятельной и независимой от государства. Недаром она выступала за то, чтобы в консистории, наравне с клиром, должности занимали и миряне и чтобы епископы не посвящали священников единолично и бесконтрольно. Если раньше в Швеции запрет на обучение в католических университетах существовал для всех, то при королеве Кристине он распространялся лишь на теологов. Она разрешила также принимать на частную службу лиц, исповедующих католицизм. Выражение «чистое учение» королева предложила заменить на «истинное учение». Она поручила Ю. А. Сальвиусу выработать новый церковный устав, при котором президентом консистории должен был стать мирянин, но реализовать этот план на практике ей не удалось: в 1652 году Сальвиус умер, и дело застопорилось
[50]. Она в который раз поступила вопреки воле «папы» Оксеншерны и добилась назначения на профессорские и факультетские должности Упсальского университета своих единомышленников. Королева чётко и однозначно осуждала непримиримость в вопросах религии и становилась на сторону своего учителя Маттиэ, проповедовавшего терпимость и нейтралитет.
Практически, пишет Улофссон, королева стала такой же синкретичкой, каким был её учитель. Синкретизм предполагал веротерпимость, и вот этот-то момент и стал тем мостиком, по которому королева переберётся потом на католический берег.
Существует мнение, что отвращение к лютеранству возникло у королевы Кристины из-за его грубого и плебейского характера, в то время как католицизм привлёк её изяществом и богатством форм, пышностью обрядов и предстал перед ней во всей своей красе — особенно после объяснений Пьера Шану и приехавшего в Стокгольм Рене Декарта. Возможно, это обстоятельство и сыграло какую-то роль в переходе её в католическую веру, но, как утверждает Стольпе, далеко не решающую. Ещё длительное время после внезапной смерти Декарта королева придерживалась скептического взгляда на обе религии, и её религиозная конверсия была обусловлена, как мы показали выше, совершенно иной причиной, а именно отвращением к институту брака.
Почву для разногласий среди историков по этому вопросу создала сама Кристина. В 1667 году она писала из Гамбурга, что Декарт читал ей лекции по математике и естественным наукам и «в высшей степени способствовал нашей славной конверсии». Мнение о влиянии Декарта на перемены, произошедшие с ней, королева высказала и в 1666 году в ответ на запрос французской Церкви разрешить перевезти останки Декарта из Стокгольма во Францию и проверить слухи о том, что Декарт перед смертью якобы высказывал еретические взгляды на жизнь. И Кристина специально прибегла к «гиперболическому» способу опровержения этих слухов. На самом деле, Декарт лишь косвенно помог ей совместить философский рационализм (или, проще говоря, науку) с догмами католицизма. Уже в другом месте, в записи своего лейб-медика Вуллениуса, Кристина совершенно определённо говорит о сомнительной ценности философии французского учёного.
Заочное знакомство со знаменитым французом началось в 1647 году при посредничестве Шану, старого друга Декарта. Как-то во время одной беседы с послом королева задала ему несколько «модных» тогда вопросов: что хуже — злоупотребить любовью или ненавистью? Шану послал вопрос Декарту и присовокупил к нему свои проблемы: что такое, собственно, любовь и достаточно ли естественного объяснения в любви к Богу? Шану знал, что эти вопросы представляли тогда для Кристины животрепещущий интерес, поскольку она в это время переживала романы с Эббой Спарре и Магнусом Делагарди.
Р. Декарт ответил на второй вопрос Шану. Он написал, что для любви к Богу достаточно естественного потенциала человека, но требуется ещё и милость Божья. Бог, по Декарту, — это Дух или Мыслящее Существо, а поскольку мы по своей сути имеем с ним сходство, то можем считать нашу душу эманацией (воплощением) его суверенного интеллекта.
Кристине ответ философа понравился, и Шану сообщил об этом Декарту. Учёный, по мнению королевы, был счастливейший человек в мире, и она ему завидовала. Кристина также просила передать Декарту, что она не одобряла его идею бесконечности мира, ибо та требовала выхода за рамки христианского учения. Королева полагала, что любить Бога можно было не обязательно в рамках церковных таинств. Она ещё не считала себя вольнодумкой или атеисткой и отнюдь не испытывала желания рвать с христианским учением. Мир должен был быть конечным, и новые представления Коперника и Галилея о нём её беспокоили — ведь тогда получается, что Человек, наивысший продукт творения Бога, является всего лишь жалкой песчинкой в Космосе. Ко всему этому Шану добавил ещё пару вопросов от королевы: должен ли праведный человек при выборе друзей следовать тайным, а значит, иррациональным движениям своего сердца и не поступает ли он неправильно, если заводит дружбу без учёта моральных и других ценностей?
Вышеизложенное подтверждает вывод о том, что религиозное перерождение королевы произошло не из каких-то глубоких духовных исканий, а из размышлений о том, как следовало сочетать религиозные убеждения с последними достижениями естественных наук.
Декарт отвечает, что мир не бесконечен (infiny), а неопределён (indéfiny). Дипломатичный ответ учёного обусловлен ожесточёнными нападками на него со стороны Церкви, а он не хотел портить с ней отношений. Практически он сказал королеве, что религия и естественные науки — вполне совместимые вещи, и таким образом спас Кристину от полного разрыва с Церковью.
