– Да чего тут думать! – рассердился Силантьев. – Сядете тут в саду, с книжечкой, делать ничего не надо… Или вам Эмма Петровна не разрешает со мной водиться?
– При чем тут Эмма Петровна? – Оля тоже неожиданно рассердилась. – Я взрослый, совершенно свободный человек, я сама распоряжаюсь своим временем… Ладно, я согласна!
– Мерси, – буркнул Силантьев.
Оля пошла дальше. «Может быть, я зря согласилась? Этот Силантьев такой противный, все время ругается…»
На первом этаже хозяйского дома одно из окон было раскрыто. У колышущейся белой занавески сидела Кристина, литературный секретарь старика Локоткова, и сосредоточенно печатала что-то на переносном компьютере.
Сколько Кристине лет, никто не знал. Может быть, двадцать пять, а может быть, и все сорок. У нее было странное лицо, с вечными скорбными складками возле губ, и колючий тревожный взгляд. Она была очень худа, черные волосы коротко срезаны и острыми углами лежали на щеках.
Кристина даже в жару ходила в чулках, строгой темной юбке и офисной белой блузе с бантом, всем своим видом напоминая окружающим, что расслабляться она не намерена.
– Добрый день, Кристина!
– Добрый… – та вздрогнула, оторвавшись от монитора. – Ты уже с работы, Ольга?
– Да. Ярослав Глебович попросил меня, чтобы я ему позировала, – тут же призналась Оля. – Иду вот сейчас и думаю: может, я зря согласилась?..
– Нет, не зря, – быстро ответила Кристина. – Силантьев – очень хороший художник.
– Да ну?.. – удивилась Оля.
– Я тебя уверяю, – холодно ответила секретарша, и пальцы ее принялись снова порхать по клавиатуре.
– Ты меня успокоила…
– Оля! – Кристина вдруг встрепенулась. – Ты Ивана Осиповича видела?
– Видела. Только что у ворот. Но он уже в город уехал…
– Один?
– Один. Лера тут осталась. Я ее тоже видела – они с Кириллом разговаривали у беседки.
Кристина вспыхнула, а потом побледнела. Все знали, что она влюблена в Ивана Острогина – мучительно, безнадежно, безответно и ненавидит его жену Валерию.
– Кажется, Иван Осипович собирался вернуться к ужину, – вспомнила Оля. – Ну да, он мне так и сказал – «до вечера»…
– Отлично… – пробормотала Кристина. – Он уехал, а его жена строит глазки этому мачо…
Кирилла, помощника Локоткова по экономической части, Кристина тоже ненавидела.
Днем к Степану Андреевичу приезжал какой-то чиновник из московской мэрии и они о чем-то долго и дружески беседовали.
После Степан Андреевич находился в таком благодушном настроении, что изволил спуститься к ужину.
Семейные обеды проводились обычно на застекленной веранде.
Там Мура накрывала стол.
Белая крахмальная скатерть, свечи, фрукты в хрустальных вазах, вино, привезенное с собственной винодельни в Алазанской долине. Настоящее.
Обычно все ели по отдельности на летней кухне, что на заднем дворе, каждый из собственных запасов, но общие вечера старик спонсировал сам. Это было высшей милостью, и присутствие на таких вечеринках считалось обязательным.
Оля лишний раз провела электрощипцами по волосам, выпрямляя их. Надела темно-синее платье из легкого шелка, долго трудилась над своим макияжем. Пудра, четкая линия бровей, темно-красные губы…
– Оля, ты опять опаздываешь! – заглянул к ней встревоженный Викентий.
– Нет, я уже готова… – Оля брызнула на запястья духами.
У крыльца их ждала Эмма Петровна, с усталым, недовольным лицом.
– Терпеть не могу все эти вечера… – хмуро пожаловалась она сыну. – Чем-то они мне напоминают сталинские застолья. Кеша, мальчик, ты помнишь фильм «Пиры Валтасара»?
– Мама, ну что за ерунда! – захохотал тот. – Ты, как всегда, преувеличиваешь…
– Оленька, а что это за духи? – Эмма Петровна слегка сморщила нос. – Такой тяжелый, дамский аромат… Совсем не для тебя!
– Мама, ну не надо…
– Что уж мне, и слова нельзя сказать?
Оля стоически улыбнулась.
Легкие сумерки опустились на сад.
На веранде Иван зажигал свечи.
– Я, словно бабочка к огню, стремлюсь к тебе неодолимо… – фальшивя и перевирая слова, пел он.
Племяннику Степана Андреевича было тридцать семь, но он уже располнел и потерял изрядное количество волос – глубокие залысины тянулись у него аж до самой макушки. Невысокого роста, с добрыми близорукими глазами, в широком льняном костюме… Викентий за глаза называл его «чеховским интеллигентом».
– Ваня, пожалей наши уши… – протянула Лера, его жена, стоя у распахнутого окна. В ее длинных пальцах была зажата сигарета в длинном мундштуке – Лера Острогина с ней выглядела чрезвычайно стильно и утонченно. Впрочем, и без сигареты она была хороша – высокая, стройная, шоколадно-смуглая (заслуга солярия и частых путешествий в жаркие страны). У нее были золотисто-каштановые волосы, небрежно сколотые на затылке, и огромные, неподвижные, зеленовато-карие глаза, которые гипнотизировали каждого, на кого она смотрела.
Сейчас, на даче, она носила исключительно короткие топики и шорты и даже для этого вечера не сделала исключения.
Эмма Петровна скорбно вздохнула при виде Леры.
– Эмма Петровна, Оленька… – улыбнулся Иван при виде вновь вошедших, и от избытка чувств принялся целовать им руки. Иван практически всегда находился в прекрасном настроении, словно до того уже успел немного выпить. Леру экзальтация мужа раздражала: увидев, как тот расшаркивается перед дамами, она усмехнулась и выпустила колечко дыма.
– А где сам? – Викентий пожал Ивану руку.
– Сейчас спустится.
В распахнутое окно из сада заглянул Кирилл.
– Еще не начали? – быстро спросил он у Леры.
– Нет, тебя ждем… – засмеялась она низким хрипловатым голосом.
Кирилл подтянулся на руках и перемахнул через окно.
– Боже мой, Кирилл, как будто двери нет! – укоризненно воскликнула Эмма Петровна.
– Так это весь дом обходить надо… – беззаботно отмахнулся тот. На нем были черная кожаная жилетка и такие же брюки. Черные волосы, испанская бородка, глаза чуть навыкате… На голой груди висел огромный серебряный крест. Немудрено, что Кристина называла его «мачо» – Кирилл пользовался бешеным успехом у слабого пола.
Сама Кристина появилась практически одновременно – все в том же строгом виде офисной дамы. Мельком взглянула на Кирилла и поморщилась.
– А вот и я… Заждались, поди?.. – спустился со второго этажа Степан Андреевич в сопровождении Муры. Поддержка Муры, впрочем, была символической – патриарх прекрасно сохранился, несмотря на свои восемьдесят два. Был бодр, подтянут, как всегда, немного язвителен, что говорило о живости ума… – Ну-с, прошу к столу!
