– Это может случиться где угодно, даже в Зимнем.
– Ненавижу Японию. Когда Ники вернется? Надо поспешить прочь из этой варварской страны.
Императрица была близка к истерике. Ее можно понять – на старшего сына покушались, нанеся раны (кто знает, насколько они серьезны, вдруг меч отравлен?!), второй сын, Георгий, совсем плох, мало того, что ему пришлось вернуться в Россию, так теперь доктора требовали пребывания в горах!
– Саша, ты уверен, что меч не был отравлен? Кто в этом убедился? Боже мой!
Уже к середине дня они знали, что меч не был отравлен, цесаревич потерял не так много крови и покидает негостеприимную Японию, свернув визит. Вскоре его ждут во Владивостоке.
Цесаревич все же остался на неделю, ведь был готов праздник в честь его дня рождения, японский император нанес срочный визит пострадавшему цесаревичу, предлагал отправить в Россию делегацию из представителей разных городов, особенно Оцу, чтобы объяснить ситуацию и принести извинения императору… Японцы очень переживали из-за нанесенного высокому гостю оскорбления, но не меньше переживал и сам Николай. Цесаревич все твердил, что не относит поступок одного человека ко всей нации.
Однако он был рад, когда «Память Азова» и корабли сопровождения покинули воды негостеприимной Японии и прибыли во Владивосток.
Там его ждал не только теплый прием, но и Высочайший Указ о начале строительства единой железной дороги от Владивостока в европейскую часть страны для соединения в единое целое. Именно Николай Александрович вбил первый колышек Уссурийского участка будущего Транссиба. Строительство продолжалось десять лет, и в начале XX века по дороге прошли первые поезда.
Матильда тоже почувствовала, что с Ники что-то случилось, но ей никто не стал спешно докладывать о телеграмме посланника России в Японии. О случившемся узнала из газет. Рыдала на груди у сестры:
– Я чувствовала, чувствовала!
Та пыталась успокоить:
– Маля, но ведь все обошлось. Бог хранит твоего Ники, значит, будет хранить всегда.
Матильда подняла на сестру заплаканные глаза с надеждой:
– Ты думаешь?
– Конечно, ведь его любят.
Это был серьезный аргумент. Если человека любят, значит, Господь его хранит. Тогда Ники не грозят никакие беды!
Вслед путешествующему Николаю, а часто опережая его, летели письма от родных и друзей. В каждом городе уже поджидала почта, а телеграммы радист и вовсе принимал десятками каждый день прямо на корабле. Да, конец XIX века – это не век XVIII, технический прогресс шагнул далеко, дедушки о таком и мечтать не смели.
Писала великая княгиня Елизавета Федоровна, рассказывала Ники, что отправила его фотографию Аликс, а та поместила снимок под фото старшей сестры и, глядя на нее, внутренним взором видит любимого. Разве не прекрасная идея?
Ники чувствовал укор совести, поскольку не стал брать с собой в путешествие присланную ему фотографию Аликс. Гессенская принцесса передала снимок через сестру и просила хранить тайно. Фотография и хранилась… дома… Николай сам перед собой оправдывался долгим путешествием, в котором неизвестно что произойдет, мол, держать в каюте фотографию принцессы, которая не является его невестой, значит, компрометировать девушку. В действительности же ему просто казалось, что синие глаза Аликс все время смотрят с укором.
Писала сестра Ксения, очень чуткая к сердечным тайнам брата, сообщала, что видела его «друга», маленькую Кшесинскую, в «Пиковой даме», что танцевала Матильда прекрасно, она легка, воздушна и изящна. И, кажется, похорошела за последние месяцы.
Теперь Ники чувствовал укол ревности. Похорошела… Ишь какая! Стоило уехать, и вот тебе…
Понимал, что это глупость, но не думать не получалось.
Чем больше думал, тем лучше понимал, что возобновлять знакомство с Кшесинской после возвращения в Санкт-Петербург не стоит. Просто волочиться за балериной, как это делает дядя, великий князь Владимир Александрович, не в его характере, а что-то обещать Матильде он не может, не имеет права. Даже просто любить не может обещать. Довольно скоро ему предстоит жениться, хорошо бы на Аликс, но не на ней, так на другой принцессе. Это означает клятву у алтаря и верность супруге на всю оставшуюся жизнь. Какая уж тут любовь?
Как и у Матильды, у Николая разум спорил с сердцем, сердце побеждало, и чем ближе к дому, тем победа была явственней.
До Японии он отвлекался, как мог, но стоило во Владивостоке пересесть с корабля на речное судно, сердце просто рванулось домой. А уж в купе поезда по пути в Санкт-Петербург и подавно. Все мысли были не просто в Санкт-Петербурге, но в Мариинке.
Спешил так, как не спешил даже отец тогда в Борках, казалось, что может опоздать, стоит только приехать на день позже, как Матильда куда-то денется.
Глупо, ведь она Ники не принадлежала, никаких обещаний ждать не давала, да он и не просил. Но с каждой верстой нетерпение усиливалось, ожидание становилось невыносимым, Ники очень хотелось увидеть Кшесинскую хоть на сцене. Ночами, под бесконечный стук колес лежа без сна или стоя у окна с неизменной сигаретой, Ники вспоминал их встречи. Оказалось, что и он помнил каждое слово, каждый взгляд лукавых темных глаз, помнил ее смех, движения рук, изящный стан…
Сумасшествие… но какое сладостное!..
В первый же вечер в Петербурге помчался в театр. И был страшно разочарован – в программке значилось, что Кшесинская-2 сегодня не танцует, выступает какая-то итальянка, не Леньяни, другая, Ники даже фамилию не посмотрел, не интересовала. Был готов уйти, но в антракте на лестнице вдруг встретил свой объект мечтаний!
Лестница Мариинки не самое удобное место для таких встреч и падения в обморок, потому они лишь улыбнулись друг другу глазами и разошлись. Матильда не упала, Николай не замер как вкопанный.
Когда люди влюблены, вот такая случайная встреча может значить в сто раз больше тщательно подготовленной дипломатами встречи монархов. Темные глаза спросили: помнишь? Голубые ответили: не забыл, помню. И этого достаточно для счастья.
Но что дальше?
Наследник вернулся в Россию, газеты пестрели рассказами о его путешествии, о нападении в Оцу, о начале строительства сквозного железнодорожного пути с запада на восток…
Матильда разглядывала изображения Николая в журналах, газетах и просто информационных листах, выпускаемых по любому случаю, и вздыхала: где бы увидеть лично?
Кшесинская-младшая не из тех, кто сидит и ждет, когда лучшее яблоко упадет на голову, она скорее сама примется трясти дерево.
– Ты куда? – насторожилась Юлия, ведь в театр было рано, а для репетиции поздно.
– Проедусь по набережной…
– Одна?
– Угу, – кивнула сестра.
– Маля, что ты задумала? – Юлия слишком хорошо знала младшую сестру, чтобы не заметить ее тон.
