— Ложись поспи, в доме-то наверное бардак. Там не то что спать, находиться нормальному человеку негоже.
Пашка «взбодрился», тряхнув головой.
— Нет, спасибо, баб Дусь, надо порядок наводить.
— Ты как пропал, мы тут все переполошились. Особенно, когда через неделю прораб пришёл со стройки. Он твою трудовую принёс и рассказал, что там у вас произошло. Извинялся, звал назад. Тех-то алкашей поймали-таки на воровстве. Выгнали с треском, чуть не посадили.
У Пашки не было ни злорадства, ни удовлетворения от того, что справедливость восторжествовала, словно и не с ним это произошло ещё каких-то пять месяцев назад. Что-то невидимое отделило, словно отрезало, его от прошлого.
— Ты как деньги тётке первый раз прислал, мы успокоились — жив, знать завербовался куда-то. Соседка внимательно рассматривала Пашку. На нём были вещи не дорогие, но опрятные и ладно сидящие. Пашка в двух словах рассказал, где работает. Начал с азартом, но вдруг как-то сник, замялся и, сославшись на усталость, распрощался, поблагодарив за вкусный обед.
— Ци-ирк! — недоумённо протянула соседка вслед уходящему Пашке и как-то неопределённо покачала головой, как если бы он ей сообщил, что только что вернулся из космоса…
…Павел отворил скрипучую дверь. В её «голосе» было столько родного!..
На него пахнуло затхлым запахом заброшенного жилья. Всюду валялись пустые бутылки, смятые пачки папирос и сигарет, обрывки газет, горы мусора и какого-то грязного тряпья. По углам комнаты висела паутина, везде царствовала пыль. Старый тёткин диван был прожжён в трёх местах. Видимо пьяные оргии проходили здесь ежедневно.
Походив по дому, повздыхав, Павлик взялся за работу. Через два часа посветлевшее и проветренное жильё нельзя было узнать. Тарелки и чашки с отбитыми ручками были перемыты и поставлены в старомодный буфет. Пол блестел влагой. Пыль и паутина собраны были сначала веником, потом тряпкой. Расшатанные стулья и табуретки встали на свои привычные места. Диван застелен старым выцветшим покрывалом. Дом приобрёл жилой вид.
На следующий день Павел поехал к своей тётке. Встреча была холодной, как и декабрьский день. Ещё не старая женщина, видевшая смысл и радости жизни только в пьянстве и загулах, не очень-то была рада решению соседей. Она ругала и Пашку, и его беспутного отца, и свою «загубленную» жизнь, и всех на свете…
Вернулся Павел расстроенным и опустошённым. От скуки и безделья он занялся своим двором. Исправил калитку, подправил покосившийся сарай, где-то срубил, а где-то вырвал с корнем, вымахавший в палисаднике чертополох. Стало похоже на то, что здесь живут люди…
Но каждый вечер Пашка не находил себе места. Чего-то не хватало, что-то волновало, подталкивало изнутри. И вдруг он понял это «что-то». В это время, вечером, начиналось представление. У каждого, кто работает в цирке этот час, как рефлекс, даёт о себе знать даже в отпуске.
На следующий день Пашка не выдержал и купил билет в цирк. Там во всю работали ежедневно по три представления. Шли новогодние представления, так называемые «ёлки».
До антракта он не досидел. Со слезами на глазах выскочил из зала, где когда-то в детстве, от удовольствия заснул во время представления. Теперь же он чуть не задохнулся, словно из зрительного зала выкачали воздух…
Решение в нём давно созрело, он просто не признавался себе в этом. И вот на шестой день собственного изгнания Пашка Жарких поспешил на вокзал…
Глава тридцать девятая
…Дядя Захарыч! Куда исчез Пашка? — в дверях шорной стояла Валентина.
Стрельцов долго и внимательно смотрел на девушку, наконец, осуждающе покачал головой.
— Садись, попей чайку, а я тебе кое-что скажу. — Хозяин шорной налил гостье чаю крепкого и ароматного.
— Я твоего отца знал, когда он ещё пацаном у Янушевского Владислава Константиновича, знаменитого Кадыр-Гуляма, за верблюдами убирал и потихоньку репетировал. Не скоро он артистом стал — много времени утекло. Трудный путь прошёл, прежде чем его назвали «Ангелом». Ты родилась в цирковой семье, тебе повезло. Теперь вот хорошей гимнасткой становишься, зарабатываешь неплохо. Но кто тебе, Валюха, позволил людей обижать? Унижать их человеческое достоинство! Ты под Богом ходишь и летаешь, разве так можно! Одно неловкое падение, сломанная рука, спина, и что дальше? Кто ты?.. Скромности в тебе не хватает, дочка, скромности. И — человечности. Рано ты себя великой стала мнить. Таковой ещё нужно стать. Прежде чем Кем-то казаться — нужно Чем-то быть! Запомни мой отцовский наказ — никто тебе правду не скажет.
Валя сидела опустив глаза и обняв ладонями алюминиевую кружку с остывающим чаем. Ей было стыдно перед этим старым человеком, которого она помнила, как и он её, с детства. Последнее время ей стали часто делать подобные замечания.
— Дядя Захарыч, миленький, я, честно, сама не понимаю, что со мной происходит: думаю одно — говорю другое, хочу вот так, а выходит — эдак, и, в основном как-то «криво…» — призналась Валентина и тихо спросила:
— Где Павлик?
— Эх, Валюха-горюха! Осиротели мы с тобой. Уехал Павлик. Всё бросил и уехал. Обидела ты его шибко… А сердце-то у него золотое. Ты почитай, как он о тебе пишет, о цирке, обо мне! — Захарыч протянул Валентине общую тетрадь с Пашкиными стихами, в спешке забытую им. — Мы все торопимся в этой жизни, суетимся. Толком так и не успеваем рассмотреть друг друга…
Девушка читала, любуясь красивыми буквами написанных строк и словно слышала голос Павлика, тихо шепчущего ей нежные слова.
«Милый мой, Пашка, где же ты сейчас, дорогой мой дурачок?» — она подняла полные слёз глаза и посмотрела на Стрельцова.
— Он вернётся, правда? Дядя Захарыч, он вернётся, да?..
— Вернётся, Валюха, конечно вернётся, куда ему без цирка. Цирк да я — вот вся его родня…
Валентина немного помолчала и, вздохнув, сообщила:
— Нас возможно отсюда отправят в другой город. Если так случится, мы уедем, а Пашка вернётся, то передайте ему… А, впрочем, мне нужно сказать ему всё самой. До свидания, дядя Захарыч! Спасибо вам за всё…
Старик стоял посередине шорной. К груди он прижимал Пашкину тетрадь, гладил своей заскорузлой ладонью глянцевую поверхность обложки и шептал:
— Вернётся, обязательно вернётся. Куда ему без цирка…
…Долго гуляешь! — встретил Пашку на проходной цирка Казбек. — Твой Захарыч умаялся здесь один. Ну как съездил? Тётка ещё в больнице или уже выписали?
— А откуда Вы знаете, что она в больнице? — удивился Павлик.
— Вот чудак-человэк, ты же сам просил Захарыча рассказать мне о тэлеграмме. Вот он мне и передал, что твоя тётя попала в больницу с аппэндыцитом, и ты срочно уехал к ней. Я тебе и оформил отпуск на нэделю за свой счёт. Не забудь написать заявление об этом. Ну, иди, работай. С приездом!..
— Ай, да Захарыч! Ай, да молодец! Никому ничего не сказал о нашей ссоре. — ещё раз поразился Пашка. — Знал, что вернусь…
