Дарья уснула. Алексей, чувствуя себя полным ничтожеством, коснулся губами ее лба, поправил одеяло и вышел из спальни. Боже, как же ему хотелось выпить, хотя бы одну рюмку. Глоток водки помог бы снять внутреннее напряжение. Однозначно, проверено временем.
Но нет! Силы воли пока хватало. Вряд ли Дарья посреди ночи начнет истерить, но все равно нужно быть начеку. Страшно за нее. Безумно страшно. Вдруг у нее в голове что-то перемкнет и… об этом даже думать не хотелось, и без того тяжко.
В гостиной он взял с журнального столика фотоальбом, который за последние дни просматривался бессчетное количество раз, и уселся на застеленный диван. За окном продолжал моросить дождик. После той бури, когда погибла Кира, погода все время была пасмурной. Июль доживал свой срок в скорби.
Сгорбившись, как старик, Алексей листал фотоальбом. На всех снимках Кира и Дарья смеялись или улыбались. И это вызывало боль, ведь смех и улыбки остались в прошлом. Ничего больше не будет, как прежде. Дарья вчера обмолвилась, что все теперь видит в красном свете. Мир для нее стал иным, и в ближайшее время вряд ли что-то изменится. Вот она на фотографии на фоне детской площадки — рыжие волосы, будто пожар, глаза сияют. Такая живая, яркая… а там, в спальне, лежит женщина выцветшая, опустошенная. Жуткая разница. Словно до той грозы была жизнь, а после наступило влачение — серое, унылое.
Выпить бы. Алексей знал: в шкафчике на кухне стояла непочатая бутылка водки. И она манила, заставляла то и дело коситься в сторону кухни.
Каждая фотография выглядела как обвинение. Закрыть бы альбом, отложить его в сторону — к чему себя мучить? — но рука помимо воли листала и листала страницы, пальцы касались снимков.
Один глоток. Всего один. Дарья спит и вряд ли проснется до утра. Алексей буквально ощущал вкус водки во рту и, постоянно сглатывая слюну, косился в сторону кухни. Даже с жуткого похмелья он не испытывал такой острой потребности выпить. Глоток для успокоения нервов. Только один глоток. Или два…
Закрыл альбом через силу, с таким выражением на лице, словно сделал какую-то подлость. Предстоящая ночь представлялась Алексею мрачной вечностью. Он устал, но чувствовал, что не сможет уснуть. И вот так сидеть наедине со своими мыслями? Нет, нужен глоток водки, чтобы не спятить! Никому не будет хуже, если он немножечко выпьет. Хуже ведь уже некуда.
Решено!
Алексей почти не заметил, как сходил на кухню за бутылкой — ноги и руки сделали все сами, пока мозг взял паузу. И вот он уже с пойлом опять на диване, лихорадочно откручивал крышку и ругал себя за отсутствие силы воли. Но дело сделано. Он поморщился, резко выдохнул и припал губами к горлышку. Пил жадно, без натуги, словно это была вода, а не водка. Глаза слезились, лицо раскраснелось, он опустошил бутылку почти до половины, напрочь забыв про «один глоток. Или два». Тяжело дыша и отдуваясь, поставил пойло возле дивана, откинулся на спинку. Алкоголь ударил в голову, нервы расслабились.
Он вынул из фотоальбома снимок, на котором были Дарья с Кирой, и долго вглядывался в него, мысленно прося прощения — теперь без надрыва, а с грустью. Глаза затуманились, веки отяжелели. Глотнул еще водки и скоро уснул, продолжая держать в руке фотографию.
Спал крепко, его не разбудил даже грохот в спальне — это Дарья, проснувшись после полуночи и поднявшись с кровати, опрокинула на пол с тумбочки электронные часы.
Не слышал, как она в одной ночной рубашке бродила по коридору, будто привидение, а потом зашла в ванную комнату и спустя минуту вышла с зажатым между пальцев бритвенным лезвием.
Алексею снился психоделический бред, когда Дарья покинула дом и под моросящим дождем поплелась к поляне за оранжереей.
Он нашел способ спрятаться от горя. Как всегда.
* * *
Босые ноги ступали по мокрой мощеной дорожке, в руке блестело лезвие, с губ чуть слышно срывалось:
— Празднуя луны восход… под веселый щебет птичий… звери… звери водят хоровод, — голос звучал бесцветно, холодно, — на поляне земляничной… на поляне… земляничной…
Дарью пошатывало — того гляди упадет, — взгляд был устремлен в никуда, впитавшая воду рубашка липла к телу. Дошла до поляны, повернулась на месте. Вокруг ворочались черные силуэты, над головой нависали отяжелевшие от влаги ветви клена, неподалеку над оградой тускло горели фонари, в свете которых искрились дождевые струи.
— Сегодня Полянкина ночь, Росинка, — промолвила Дарья, коснувшись пальцами шрама на лбу. — А мы ведь так и не дочитали про Братца Кролика… Как обидно. — Помолчала, потупив взгляд. — Сегодня зябко. А я так устала.
Медленно, будто пребывая в трансе, она отняла руку от шрама и выставила ее перед собой ладонью вверх. Поднесла лезвие к запястью.
— Так устала, Росинка…
С ее подбородка стекала струйка воды, мокрые волосы обрамляли бледное лицо, руки чуть дрожали. Листья клена зашелестели под порывом ветра, мигнули лампы над оградой. Дарья прикрыла глаза, лезвие было в сантиметре от ее запястья.
— Празднуя луны восход, — совсем безжизненно забормотала она, — под веселый щебет птичий…
— …звери водят хоровод на поляне земляничной, — закончил чей-то голос за ее спиной.
Голос был детский, звонкий. Дарья не удивилась и не вздрогнула от неожиданности. Она точно знала, кто находится за спиной — та, что связана с ней черной нитью. Та, что являлась Кире во сне. Та, что предсказала приход Грозы.
Дарья не обернулась. Лезвие по-прежнему поблескивало в опасной близости от вен. Звякнул колокольчик.
— Динь-динь, мамочка. Ты хочешь, чтобы так все закончилось? Порежешь себе вены, и привет, кладбище?
— Ты не моя дочь! — процедила Дарья сквозь зубы. — И я устала. Уходи.
— А как же те, кто убил меня? Вспомни, как они пришли в наш дом — безжалостные, прячущие звериные морды за масками. Вспомни, вспомни, вспомни! Ты готова была перегрызть им глотки, но…
— Я все помню! — закричала Дарья, дрожа всем телом. — Зачем ты пришла? Оставь меня!
— Я здесь, чтобы помочь, мамочка.
— Не смей меня так называть!
— Я помогу. Представь, что те отморозки попадут к тебе в руки и ты сможешь с ними сделать все, что пожелаешь. Только представь это! Месть! Согласись, это лучше, чем бритвой по венам. Месть. Ты только произнеси это слово вслух, попробуй его на вкус, мамочка! Я знаю, где они сейчас. Те, кто убил меня, заслуживают мучений. Эти твари должны страдать!
— Месть, — сорвалось с губ Дарьи.
— Да, месть!
Зазвенел колокольчик — звук походил на смех. Зашелестела листва, в тусклом свете фонарей заметались тени. Лезвие выскользнуло из пальцев. Дарья повернулась, расправив плечи, и посмотрела на ту, кто в других обстоятельствах вызвал бы у нее мистический страх.
Струи дождя удивительным образом не касались маленькой фигурки девочки. Черная бандана с белыми черепками, синий джинсовый комбинезон, на лямке которого желтел круглый значок с улыбающейся рожицей, — выглядели сухими. Взгляд Дарьи приковали ее глаза, они казались необычайно глубокими, и на дне этой бездны горел голубоватый огонь. Девочка была бы точной копией Киры, если бы не острота черт бледного лица.
