— У меня идея! — вскричал Семийон. — В данной версии Вертер обнаруживает, что через Шарлотту его влечет к себе пастор. Но возможно и обратное. Шарлотта через Вертера может быть влюблена в собственного отца. Достаточно, чтобы Вертер хотя бы отдаленно походил на пастора.
Очевидный смысл такой трактовки обдает их грязью.
— Для этого даже не потребуется вносить изменения в мой текст, — говорит Мейер.
— Но тогда основной станет роль Шарлотты, — возражает Сильвен.
— Тут уж, старина, ничего не попишешь, — как отрезал Семийон. — Тебе не улыбалось играть гомика… Ну что ж, успокойся. Ты станешь психиатром. Лично я без всякой натяжки представляю себе Вертера врачом-психиатром.
— Но тогда прости-прощай мое самоубийство, — лепечет Сильвен.
— Ежели вам непременно требуется самоуничтожение, — просияв, встревает в разговор Медье, — думаю, можно вам его устроить.
— Проще простого, — поддакивает Мейер. — Психиатр влюбляется в Шарлотту. Какой психологизм! Дело его совести — открыть пациентке глаза на то, что она влюблена в своего отца. И теряет ее по мере того, как она осознает правду. И он не выдерживает.
— Высший класс! — оценивает Семийон. — И как это только я раньше не додумался!
Они обмениваются поздравлениями. Пылают воодушевлением.
— Вы довольны? — спрашивает Сильвена Медье.
Тот не перестает удивляться тому, что можно запросто повернуть сценарий в любую сторону, но счел, что с его стороны привередничать было бы нелюбезно.
— Что ж, попробуем пойти по такому пути, — одобряет он.
Вернувшись домой, Сильвен долго смотрится в зеркало ванной комнаты. Ну какой же он врач-психиатр? Слишком молод, никакой солидности. И еще один момент. Лицо врача должно быть непроницаемо, как маска, скрывающая его чувства. Он никто. Но в таком случае на что актеру талант? Первый встречный-поперечный сыграет эту роль лучше его. Зато его партнерша Линда Клейн извлечет львиную долю из своей. Единственный волнующий момент, какой ему еще останется, это сцена самоубийства. И если зрители не обретут его вновь таким, каким он бывал прежде, то нечего и упорствовать.
Вернувшись домой, Марилен застает мужа в спальне. Он растянулся на кровати и дремлет, сраженный большой дозой снотворного.
— Мне нужно передохнуть, — бормочет он. — Глаза бы мои их больше не видели…
На следующий день Сильвен договаривается о выходном. Он уже забыл, как выглядит Париж в погожий день. Как только он спускается по авеню Фош к Триумфальной арке, солнце ложится на его плечо ладонью друга. Он шагает куда глаза глядят, ни о чем не думая. Перестав быть Вертером, Сильвен смахивает на больного, не оправившегося от шока, полученного в автокатастрофе. Он присаживается на скамью. У его ног прыгают, щебеча, воробьи. Как бы ему не пройти мимо подлинной жизни, так и не увидев ее!
Сильвен не спеша обедает поблизости от площади Звезды, но около трех пополудни им снова овладевает тревога, и он возвращается в Нейи, ускоряя шаг, как если бы внезапно понадобился больному. Пройдя через сад, он толкает стеклянную дверь и торопится снять трубку автоответчика. Голос Медье:
— Есть новости. Позвоните мне сразу, как придете домой.
Новость! Вот слово, которое потрясает. Сильвен набирает номер дрожащими пальцами. Медье на месте.
— Какая у вас новость? — спрашивает его Сильвен.
— Значит, так. Сегодня утром мы долго беседовали с Линдой. Я был с Жаком и Густавом. Она остановилась в «Наполеоне», и при желании вы тоже можете пойти ее повидать. Вчера вечером она прочла сценарий, и я сообщил ей по телефону, какие изменения вы уже приняли.
— И что? — нервничает Сильвен. — Она согласна?
— Согласна, то-то и оно. Роль Шарлотты ей очень нравится. Но она высказала нам соображение, которое, по зрелом размышлении, представляется вполне резонным. Мы говорили, что Шарлотте кажется, будто она неравнодушна к Вертеру, который стал у нас ее врачом. Помните?
— Да-да, прекрасно помню.
— Так вот. Подметив в себе эту порочную склонность к собственному отцу, по мнению Линды, если кто и должен покончить самоубийством, так это Шарлотта. И честное слово, Линда права. Ее героиня не выдерживает мук совести, что вполне естественно.
Сильвен остолбенел.
— А как же я? — бормочет он. — Она крадет у меня мое самоубийство.
— Да будет вам! — уговаривает его Медье. — Не нужно драматизировать.
— Мне, актеру, в этой экранизации просто нечего играть. При таком раскладе я становлюсь чурбаном.
— Гюстав — парень ловкий и готов переписать вашу роль.
— Если я вас правильно понимаю, — кричит взбешенный Сильвен, — вы пошли на поводу у Линды! Даже не согласовав со мной. Но, черт побери, за кого меня тут принимают?
— Дорогой Сильвен, — вкрадчиво говорит Медье, — ведь вы вовсе не обязаны соглашаться.
— Ах! Разумеется, я не согласен.
— Послушайте, дорогой Сильвен, вы же не захотите довести дело до суда?
— Да мне на все плевать! — орет Сильвен. — Я хочу, чтобы мне вернули мое самоубийство.
— С вами не сговоришься.
— Извините! Извините! Это вы поступаете нечестно. Любой на моем месте реагировал бы точно так же.
— Ошибаетесь.
— То есть как это я ошибаюсь?
— А очень просто. Есть актер, который согласен сыграть вашу роль без предварительных условий.
— Меня бы это удивило.
— Ну что ж, поинтересуйтесь у Даниеля Марсьяля.
— Этот подонок?!
— Послушайте, Сильвен, я не расположен затевать распри. Если вы отказываетесь принимать то, что вам предлагают, мне не остается ничего другого, как искать актера на стороне. Я человек дела. Душевные перепады не по моей части. Так что подумайте. Только решайте безотлагательно. Самоубийство — тоже мне, проблема. Его всегда можно чем-либо компенсировать.
— Но только не самоубийство Вертера.
— Допустим. В доказательство моей примирительной позиции предлагаю вам немедленно приехать. А я вызову к себе Жака и Густава, и мы обсудим создавшуюся ситуацию. Согласны?
— Лишь бы от этого что-то изменилось. Вы себе представляете эту дылду с пушкой в руках? Смехота…
— О! Но у нее на сей счет есть мысль. Никакого пистолета! Яд!
Последний удар нанесен.
— Вы меня не уберегли ни от чего, — хихикает Сильвен и шмякает трубку. Ему ужасно хочется что-нибудь разбить. Он уже не держит себя в руках.
Он черкает записку Марилен на листке из блокнота: «Ушел к Медье. Возможно, задержусь допоздна. Они угробили мою роль».
Рука так дрожит, что выводит каракули. Как же Тельма была права! Надо поставить крест на всякой надежде о втором дыхании. Поставить крест на Дореле!
