— Борнав поможет ему выйти сухим из воды, — говорит Марилен.
— Не скажи. Мне нанес визит Семийон. Он может кое-что нам предложить.
— Мне тоже?
Какой внимательной, какой трогательной она вдруг стала. Глаза преданной собаки, ожидающей ласки.
— Да, я так думаю, — говорит Сильвен. — Но не будем обольщаться. Поищи мне информацию об Анри Бурназеле. Посмотри в историческом разделе «Ларусса». Там найдешь полную справку.
— Кто такой этот Бурназель?
— Объясню тебе, как только разберусь с этим сам.
— Господи, когда же мне дадут стоящую роль?
Ее прямодушие обезоруживает. Она непреложно верит в свой талант. Ей и в голову никогда не приходило, что она ничего особенного собой не представляет. Мила, слов нет, но лишена подтекста, той женственности, какая составляет особую прелесть представительницы женского пола.
Сильвену ужасно хочется сделать ей приятное. Ему никак не удается припомнить, что именно написано о ней в том злосчастном письме. Что-то злое-презлое.
— Я прослежу, — обещает он.
Она присаживается в изножье кровати.
— Понимаешь, мне так хочется получить роль в духе тех, какие играет Фейер
[33].
Сильвен так и подскочил.
— Эдвиж Фейер? Ничего себе!
— А что? Думаешь, мне не сыграть даму из буржуазной среды?
— Я поговорю с Семийоном. Решаю не я.
— Ах! Вот видишь. Ты сразу идешь на попятную.
Сильвен спрашивает себя, а не будет ли он смешон рядом с Марилен. «Как жаль, что не все исполнители в фильме на уровне его сюжета!» Такие слова можно будет прочесть в рецензии. Марилен смажет его возвращение на экран.
— Не мучь меня, Марилен. Прошу.
Марилен направляется к зеркалу в туалетную комнату подновить макияж.
— Кстати, — бросает она, — я опять виделась с Шатрие. — Она произносит слова с паузами, так как одновременно подкрашивает губы.
— Что ему от тебя надо?
— Да все то же.
Она возвращается, глядясь в карманное зеркальце.
— Идиотские вопросы, — продолжает она. — В данный момент ему интересно, в какой позе я тебя застала — свисали ли у тебя руки или они лежали на письменном столе. И потом, не сдвинула ли я что-нибудь на нем невзначай, пока звонила в полицию.
— И что же ты ему ответила?
— Что он начинает мне надоедать. Что правда, то правда. Как будто у меня было время смотреть на то, на се и опять на то. Да я уже не знала, на каком свете нахожусь, и мои руки дрожали так, что я с трудом набирала номер полиции. Как ты глуп со своими вопросами. Стоит мне обо всем этом только подумать, я начинаю плакать. И немудрено.
Приложив к ресницам салфетку, она снова удаляется в туалетную комнату.
— Знаешь, — сообщает она оттуда, — дома тебя ждет обильная почта. О-о! Ничего интересного. Открытки с любезностями. Как если бы эти подонки, которые все эти годы тебя знать не знали, не переставали тебя любить. Считай, что Даниель оказал тебе неоценимую услугу. Кстати, угадай, что сказал мне вчера вечером по телефону Мерсье. «Сильвен наверняка вернется на экран. Эта пуля обернется для него крупным выигрышем!» Он в своем репертуаре, этот Мерсье. Занятный тип.
Марилен появляется снова, как новенькая, и старательно натягивает перчатки.
— Что бы такое принести тебе завтра, зайка?
— Несколько моих фотографий, пожалуйста. Я поставлю на них автографы для тех, кто мне сюда написал.
— Я могла бы сделать это за тебя.
— Мне необходимо хоть чем-то заняться. И подумай о Бурназеле.
Марилен уходит. Габи приходит. Никакой возможности побыть одному.
— К вам пришел какой-то господин и спрашивает, можно ли ему вас повидать. Его зовут Жерар Мадлен.
Сценарист! Он не заставил себя ждать.
— Разумеется. Пусть войдет.
Мадлен подходит к кровати. С виду очень моложав. Производит впечатление человека неловкого и смущенного. «Он робеет», — подумал Сильвен и испытал позабытую радость.
В руках у Мадлена защитный шлем, и он высматривает, куда бы его положить. На нем черная блестящая форма мотоциклиста. Он бесшумно садится на стул, как заблудившийся Фантомас.
— Семийон мне все объяснил, — поясняет он. — И попросил меня прийти.
Мадлен оглядывает палату.
— Вы считаете, мы могли бы приступить к делу прямо здесь?
— Нет, — отвечает Сильвен. — Мы будем работать у меня дома, но подготовить почву можно и тут. Не стану скрывать, у меня слабое представление о Бурназеле. Семийон упоминал про Риф. Что такое этот Риф?
— Сам я там не бывал, — чистосердечно признается Мадлен. — Риф — горный массив где-то на юге Марокко. Своего рода пустыня.
— Наподобие Сахары?
— Ничего похожего. Судя по нескольким снимкам, какие мне удалось раздобыть, там сплошной галечник. Вообразите себе Овернь, но при этом сплошь горные пики, осыпи, сьерры. И ни единой травинки. Потрясная декорация!
— Похоже, она вас очень вдохновляет.
— Это правда. По-моему, чтобы чувствовать себя там в своей тарелке, надо самому быть человеком непредсказуемым, крутым, неуравновешенным… сорвиголовой, один на один с отвесными скалами. Это важная ремарка для характеристики нашего героя.
«Литературщина чистой воды, — говорит себе Сильвен. — Он симпатяга, этот малый, но Семийон быстро отобьет у него всякую охоту разглагольствовать».
— Придется все снимать на натуре.
— Дорогое удовольствие, — возражает Мадлен, — но в нашем распоряжении Испания или Югославия.
— И с кем же сражался там Бурназель?
— Вот этот момент — самый щекотливый. Он сражался с берберами. И сколько бы мы ни переносили действие во времена колониализма, фильм предназначен для современного зрителя, который станет его смотреть сегодняшними глазами. Медье не хочется прослыть империалистом и расистом. Однако у меня есть задумка. Помните голливудскую картину «Пропавший патруль»? Там враг остается невидимым от начала фильма до конца. И это воздействует на зрителя гораздо сильнее, чем если бы на экране мельтешили бурнусы. Так вот, таким приемом можно было бы воспользоваться и нам.
— Но тогда вопрос, кто же убил Бурназеля, навсегда останется без ответа, — удивляется Сильвен. — А вы не боитесь тем самым загубить легенду о Бурназеле?
— В том-то и дело! — вскричал Мадлен. — В нашей истории нет и речи о том, чтобы показать забияку — критики нас за это сотрут в порошок, — но человека, смело идущего на смерь по мотивам, которых я пока что не знаю. Но мотивы эти наверняка любовного характера. Поняли? Так что враг остается у нас чем-то абстрактным, анонимным. В сущности, враг нашего героя — он сам, собственной персоной.
