Но теперь приходится отвечать на новый, также неизбежный вопрос. Почему же Сталин, зная обо всём происшедшем, либо стал соавтором обоих актов, либо просто поставил под ними подпись?
Для начала сделаем предположение. Скорее всего, текст «Декларации» и обращения готовил Зиновьев в соавторстве с Лениным. Слишком уж напоминает их содержание всё то, о чём оба они, но главным образом Зиновьев, и говорили на Апрельской конференции, и писали в более поздних статьях. Однако Зиновьев по ряду причин подписать акты никак не мог. Во-первых, он не вошёл в Совнарком. Оставался до конца года всего лишь членом ЦК. Во-вторых, после злосчастного инцидента – публикации в газете меньшевиков-интернационалистов «Новая жизнь» частного мнения (как его, так и Каменева) о желательности отсрочить взятие большевиками власти – видимо, счёл появление своей подписи под официальными актами слишком нарочитым. Свидетельствующим о слишком поспешном желании «примазаться» к новому руководству, оказавшемуся правым в вопросе о дате революции.
Потому-то, как можно предположить с большой степенью вероятности, Ленин и Зиновьев упросили, уговорили Сталина поставить под написанными ими «Декларацией» и обращением своё имя. А так как акты никакого практического значения не имели, являлись откровенно пропагандистскими, Сталин и подписал их.
Такое, скорее всего нелёгкое, решение ставило Сталина в ложное положение. Не позволяло сразу и открыто отречься от сути документов. Вместе с тем не освобождало его как наркома и от необходимости чётко, предельно ясно сформулировать правительственную линию в национальном вопросе. Изложить соответствующие ей планы государственного устройства (если страна останется унитарной), или переустройства (при федерализации).
Чтобы избежать ненужных осложнений с товарищами по партии, Сталин прибег к обычному в таких случаях приёму. Воспользовался первым предоставившимся поводом, которым стал съезд социал-демократической рабочей партии Финляндии. Приехал в Гельсингфорс, но не как нарком, а как член Политбюро ЦК РСДРП(б). Выступил 27(14) ноября с короткой речью, в которой и объяснил, уточнил собственную позицию.
«Нас пугали, – начал излагать Сталин собственную «декларацию» по национальному вопросу, – развалом России, раздроблением её на многочисленные независимые государства. При этом намекали на провозглашённое Советом Народных Комиссаров право наций на самоопределение как на пагубную ошибку».
Именно так, использовав безличную форму глагола «провозглашение», Сталин и отстранился(вполне демонстративно) от сути документа, под которым стояла и его подпись. А далее прояснил и иное, причину своего формального авторства «Декларации»: «Я должен заявить самым категорическим образом, что мы /здесь он уже не отделял себя от Совнаркома – Ю.Ж./ не были бы демократами, я не говорю уже о социализме, если бы не признали за народами России права на свободное самоопределение».
Итак, Сталин использовал только термин «самоопределение», отказавшись дополнить его: «до отделения и образования самостоятельного государства». Собственно, то же самое он сказал ещё и в первой фразе – «нас пугали развалом России». И тут же пояснил, о чьей же независимости вообще может идти речь.
«Я заявляю, что мы изменили бы социализму, если бы не приняли всех мер для восстановления братского доверия между рабочими Финляндии и России. Но всякому известно, что без решительного признания за финским народом права на свободное самоопределение восстановить такое доверие немыслимо. И важно здесь не только словесное, хотя бы и официальное, признание этого права. Важно то, что это словесное признание будет подтверждено Советом Народных Комиссаров на деле, оно будет проведено в жизнь без промедления».
На том свои пояснения Сталин не закончил. «Добровольный и честный союз, – использовал он, наконец, слова. «Декларации», – финляндского народа с народом русским! Никакой опеки, никакого надзора сверху над финляндским народом! Таковы руководящие начала политики Совета Народных Комиссаров».38
Вместе с тем выступление Сталина содержало и нечто странное, необъяснимое. Он, посланец только что победившей большевистской партии и один из её лидеров, не просто обещал, а гарантировал независимость стране, где всего полмесяца назад провалилась попытка пролетарской революции.
В ночь на 14(1) ноября в Великом Княжестве началась всеобщая забастовка– по решению Гельсингфорского Совета рабочих организаций и Центрального революционного комитета Финляндии, за которыми стояли вожди социал-демократической партии. На рассвете отряды Рабочей (Красной) гвардии заняли все стратегические пункты финской столицы, но так и не решились разогнать «буржуазные» сейм и сенат, сформировать революционное правительство. Ограничились немногим. Потребовали исполнить закон верховной власти, принятый ещё 18(5) июля, установить 8-часовой рабочий день и провести местные выборы.39
Сталин не скрыл нежелания поддерживать революцию в Финляндии. А потому вскоре ему пришлось объяснять своё «классовое отступничество». Сказать 22 декабря (4 января) на заседании ВЦИКа: «Буржуазная печать заявляет, что мы привели страну к полному развалу, потеряли целый ряд стран, в том числе и Финляндию. Но, товарищи, мы её потерять не могли, ибо фактически она никогда не являлась нашей собственностью».
Обращаясь же к сторонникам леворадикального курса, мечтавшим о начале мировой революции хотя бы с Финляндии, подчеркнул: «Нет на свете такой силы, которая заставила бы отказаться Совет Народных Комиссаров от своих обещаний. Это мы доказали тем фактом, что совершенно беспристрастно отнеслись к требованиям финской буржуазии и немедленно приступили к изданию декрета о независимости Финляндии».40
Логично было бы ожидать от Сталина, а вместе с тем и Совнаркома, проявления такого же отношения к Украине. Тем более, что там у власти находились не буржуазные партии, а социалистические – эсеры и социал-демократы.
Ещё до того, как Временное правительство пало, в Киеве 20 октября (2 ноября) открылся Третий Всеукраинский войсковой съезд. Выступая при его открытии, М.С. Грушевский, предвосхищая события, объявил: главной задачей самого ближайшего времени станет провозглашение Украинской Народной Республики.41 А 25 октября (7 ноября), сразу же после получения из Петрограда известий о переходе власти к Советам, в Киеве самочинно возник некий Краевой комитет по охране революции. Объявил себя ответственным не перед Временным правительством, а почему-то перед Генеральным секретариатом.
Правда, все деяния неизвестно кем образованного комитета практически ограничились выпуском воззвания, провозгласившего объединение всех «украинских» губерний. Помимо Волынской, Подольской, Киевской, Черниговской, Полтавской. Харьковской, ещё и Екатеринославской, Херсонской, Таврической (но без Крыма), отныне обязанных подчиняться только Центральной Раде, к которой якобы перешла вся гражданская и военная власть.
28 октября (10 ноября) Комитет самораспустился, передав свои функции Генеральному секретариату. Вечером того же дня Третий войсковой съезд поспешно принял резолюцию, полностью отвечавшую призыву Грушевского, брошенному неделей ранее. «Исходя, – гласила она, – из принципа полного, ничем не ограниченного права наций на самоопределение, мы требуем от своего высшего органа, Центральной Рады, немедленно провозгласить Украинскую Демократическую Республику в этнографических границах Украины».42
