Уайлдер по-прежнему выглядела на удивление смущенной, что совершенно не было ей свойственно.
– О’кей, – только и выдала она. – О’кей. – И больше ничего не прибавила. Ни собственного решительного мнения на сей счет, ни слова о дальнейших планах. Она вообще ничего определенного не сказала. Только «о’кей», и все.
Куколка прошла в ванную комнату, отыскала свою сумочку от Gucci и проглотила одну за другой таблетки успокоительного и антидепрессанты. Но все равно трясти ее перестало лишь через несколько минут.
Когда она вернулась на кухню, новости, слава богу, уже кончились.
«Почему? – вопрошало радио. – Да потому, что ради этого вы работали! Потому что вы это вполне заслужили! Свяжитесь с вашим БМВ-дилером сегодня же».
38
Ричард Коуди выключил радиоприемник, поднес к уху звонивший телефон, и его автомобиль на полном ходу нырнул из ослепительного сияния сиднейского утра в долгожданную влажную прохладу съезда на подземную парковку компании 6-News.
– Ричи, – разлился по салону автомобиля легко узнаваемый писклявый голос Джерри Мендеса, слушая который Ричард Коуди ловко загнал машину на личную стоянку, – мне удалось отловить пресс-секретаря мистера Фрита, и тот сообщил, что босс не видит никаких препятствий для решения нашей проблемы. Мистер Фрит сегодня встречается за ланчем с секретарем канцелярии премьер-министра, так что если возникнут какие-то дополнительные замечания или соображения, то нам о них сразу же сообщат. Хорошо?
И, прежде чем Ричард Коуди успел ответить, Джерри Мендес повесил трубку. Теперь в салоне слышалось только еле слышное гудение массажного устройства в водительском сиденье.
39
Хотя высоко над головой Куколки небо уже почти очистилось от облаков и постепенно приобретало безжалостно яркий голубой оттенок, предвещавший полуденное пекло, внизу на улицах тени были еще густыми и длинными, а ветерок – приятно прохладным. И все же, едва успев дойти до станции метро в Редферне, Куколка почувствовала, что вся прямо-таки испеклась, а еще почему-то было очень трудно дышать: казалось, это жестокое небо всем своим невероятным весом давит ей на грудь.
Ничего, убеждала она себя, к Моретти непременно нужно сходить, и тогда все будет хорошо, тогда начнется самый лучший в ее жизни день, о котором она так долго мечтала. И вдруг у входа в метро она заметила нищенку. Эта женщина сидела прямо на земле в толпе прохожих, и ее грязное лицо – не то чтобы слишком морщинистое, скорее казавшееся таковым, покрытое какими-то язвами или ссадинами и заплаканное – выглядывало из чудовищных лохмотьев, точно гнилая морковка из пакета с мусором. Она умоляющим жестом протягивала руки к людям, спешившим мимо, кивала, морща ужасное лицо, и что-то бормотала, надеясь то ли на милостыню, то ли на помощь.
Голова у Куколки после целой кучи принятых утром таблеток соображала неважно, но она все же замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, думая о том, как можно было бы помочь этой нищенке и не сможет ли она сама это сделать. Ей вдруг представилось, что ее судьба и судьба этой нищенки удивительно схожи. «Она в отчаянии, и я в отчаянии, – думала Куколка, а мимо по-прежнему текла равнодушная людская река. – Мы, собственно, ничем друг от друга не отличаемся». Может быть, на нее вдруг подействовали бесконечные и довольно невнятные рассуждения Уайлдер насчет кармы, но она неожиданно приободрилась и даже повеселела, ибо теперь, как ей казалось, четко понимала, что если окажет хоть какую-то помощь несчастной нищенке, то это станет решением всех ее собственных проблем.
Куколка шагнула к этой бедолаге, уже собралась наклониться и заговорить с ней, как тут в нос ударил ужасный запах застарелой мочи. Кроме того, при ближайшем рассмотрении оказалось, что у нищенки почти вся кожа с лица то ли содрана, то ли слезла, а на тех участках, что еще остались целы, поры буквально заполнены гноем; все это было еще и покрыто изрядным слоем грязи, и в итоге Куколку затошнило. Зрелище было настолько омерзительное, что она вместо того, чтобы остановиться и дать несчастной немного денег, как, собственно, и собиралась, отскочила от нее, резко развернулась и, опустив голову, быстро пошла прочь. И, видимо, из-за того, что охватившее ее отвращение так быстро оказалось сильнее сочувствия, она вдруг ударилась в размышления о том, что помогать таким людям все же должны специальные группы людей – скажем, государственные или благотворительные организации или еще кто-то, имеющий подобные полномочия, – а вовсе не она, Куколка.
Она быстро шла ко входу в метро, и ее чувства столь же быстро менялись от раздражения к гневу. Теперь она чуть ли не с наслаждением вдыхала сладковатый выхлоп еле ползущих по улице машин и тяжело вздыхающих автобусов, стремясь избавиться от застрявшей в ноздрях чудовищной вони, исходившей от нищенки. «И как это мне в голову могло прийти? – упрекала себя Куколка. – У меня же самой хлопот полон рот. Ничего. Вот я схожу в полицию, и все это так или иначе закончится. И нечего дергаться, пытаясь изменить карму. Скоро моя жизнь исправится сама собой, и я снова окажусь на подъеме».
И хотя в глубине душе она смутно упрекала себя за подобные мысли, находя их не совсем правильными и даже жестокими, она все же заставила себя совсем не думать о той нищенке, не вспоминать ее и, к своему удивлению, обнаружила, что это вовсе не так уж трудно. В общем, когда Куколка сошла на станции Circular Quay и поднялась на набережную, где была конечная остановка парома, ей удалось окончательно забыть и то ужасное лицо, и те странные чувства, которые оно в ней пробудило.
Она присела на скамью на причале Finger Wharf
[16]и стала ждать приятной прохладной поездки через залив. По радио передавали какое-то ток-шоу, и Куколка прислушалась.
«Спасибо, Джо, что пригласили меня в ваше шоу, – благодарил кто-то из гостей. – Я бы хотел поговорить о той бедной девчушке, фотография которой сегодня была опубликована в газете. Ребенок с ног до головы закутан в нелепое покрывало, руки и ноги скрыты под одежками, и родители заставляют ее в таком виде ходить в австралийскую школу. Естественно, она там выглядит как инопланетянка! Ну, и о чем, собственно, это свидетельствует, Джо? Да о том, что интегрироваться в наше общество они никогда не смогут!»
И Куколка, слушая это, вспомнила, что вчера старик в торговом центре сказал практически то же самое, когда она набросилась с ругательствами на женщину в парандже.
Стараясь больше не слушать дурацкую болтовню, она, оставаясь в благодатной тени паромного терминала, принялась изучать далекий голубой горизонт, небо над которым уже напоминало гигантский раскаленный свод печи для обжига, способной оглушить своим жаром всех, кто находится рядом. Башня Шангри-Ла, отражая солнце, сияла, точно пылающий факел; Куколка невольно отвела глаза от этого слепящего света и стала рассматривать интерьер терминала и тех людей, что сидели с нею на одной длинной скамье, ожидая парома.
