Когда Куколка вышла на улицу, жара упала на нее, точно горячая бетонная плита; у нее даже дыхание перехватило. Назад она пошла той же дорогой, думая только о том, как бы поскорее миновать самый раскаленный участок пути. Она ни на что больше не надеялась, ничего больше не опасалась и по-прежнему старалась сосредоточиться на деньгах, но голова у нее работать не желала. Она никак не могла вспомнить, то ли у нее уже скоплено 49 700 долларов, то ли нет. И сколько еще ей нужно собрать? То ли всего 300 долларов, то ли 2 100, а может, и 21 000? Она не могла даже вспомнить, какая именно сумма составляет ее главную цель. И сколько еще недель ей придется приходить к этому человеку, который проглотил солнце и которому так нравится пожирать глазами ее задницу? То ли три недели, то ли всего одну? А может, и еще несколько месяцев? Когда же она наконец ото всего этого освободится?
Все теперь казалось Куколке каким-то туманным, непонятным, все словно утонуло в ужасной мешанине из цифр, совершенно утративших какой бы то ни было смысл. И она решила прекратить бессмысленные подсчеты, а вместо этого попыталась представить себе, что наконец-то сумела покрыть все свое тело стодолларовыми банкнотами и на нем осталось место только для последних трех купюр; она уже решала, куда их поместить, и тут ей вдруг представилось, как порыв ветра срывает с нее все эти банкноты и разносит их в разные стороны, а у нее не хватает силы воображения, чтобы топнуть ногой и заставить противный ветер улечься. Тогда она начала все сначала, пытаясь мысленно нарисовать заветную волшебную картину – ее тело, медленно исчезающее под слоем стодолларовых банкнот. Но заветная картина не возникала; и Куколке по-прежнему казалось, что она лежит голая на земле, и никакого покрова из денег на ней нет, и какой-то чудовищный циклонический вихрь вздымает землю вокруг нее…
44
Куколка сошла с парома на набережной Circular Quay. Она по-прежнему пребывала в полной растерянности от происходящего, но поездка на пароме явно подействовала на нее освежающе. Теперь она, по крайней мере, знала, что непременно пойдет – что должна пойти! – в полицию. Но как лучше это сделать? И в какое именно отделение лучше обратиться? Она немного постояла в густой прохладной тени эстакады на Cahill Expressway
[19], пытаясь понять, какие же все-таки шаги ей предпринять дальше.
Но пока она там стояла, слушая яростный грохот трафика на эстакаде, проникавший, казалось, в самую душу, мысли ее вновь вернулись к прежнему беспокойному круговращению, и она вновь утратила всякую уверенность и стала выискивать причины для того, чтобы все-таки не ходить в полицию. Однако пришла к выводу, что, даже если она сама туда не пойдет, полицейские все равно ее выследят. В их распоряжении и вертолеты, и автоматы, и пистолеты, так что они в любом случае найдут ее и убьют.
Нет, нет, сразу же упрекнула она себя, зачем же так думать, зачем поддаваться панике. Голову нужно сохранять холодной. И все-таки, наверное, придется пойти в полицию, иначе этот кошмар никогда не кончится. Но ни в коем случае не следует бросаться к первому же копу, торчащему на перекрестке. Нет уж, оказаться наедине с неизвестным полицейским ей совсем не хотелось. Безопасней всего, решила Куколка, пойти в полицейский участок: там, в случае чего, слишком много свидетелей, так что вряд ли может случиться что-то ужасное. И она сразу почувствовала себя уверенней и спокойней – ведь она придет в полицейский участок как женщина свободная и не виновная ни в каких преступлениях.
Но как только Куколка двинулась по улице в сторону центрального полицейского управления, ей моментально вспомнились всякие малоприятные истории насчет склонностей сиднейских полицейских. А вдруг они сразу сунут ее за решетку и навсегда запрут в тюрьме? Чем больше Куколка удалялась от залива, тем сильней и мучительней становилась жара; и чем ближе был центр города, тем медленнее она шла, чувствуя, что невольно начинает тянуть время. Но по-настоящему страшно ей стало, лишь когда она свернула на Джордж-стрит и наткнулась на полицейский кордон.
Вокруг была целая толпа копов, повсюду стояли полицейские машины, ярко светили прожекторы, а в воздухе отчетливо пахло всеобщей паникой. В какой-то момент – когда верзила-полицейский на мотоцикле, сильно смахивающий на типичного головореза, повернулся и уставился прямо на Куколку – у нее возникло четкое ощущение, что прямо сейчас ее и пристрелят, что полицейские именно ее и ждали, что это засада. Ей пришлось собрать все самообладание, чтобы не повернуться и не броситься бежать.
– Не пугайтесь, это просто учебная тревога по поводу сибирской язвы, – тихонько пояснил ей верзила на мотоцикле. Его голос прозвучал на редкость мягко, почти ласково, но было уже поздно: Куколка шарахнулась от него и оказалась прямо в гуще толпы вместо того, чтобы попытаться спокойно ее обойти. Перед ней тут же закачалось множество голов, и сквозь этот частокол она увидела одетых в белое сотрудников «Скорой помощи», которые тащили переносные душевые установки. К счастью, та группа людей, в центре которой она оказалась, откололась от основной толпы. И, как только Куколке удалось выбраться на свободное пространство, она тут же поспешила прочь.
Она старалась идти как можно быстрее и все время подгоняла себя – ей почему-то казалось, что она должна спешить, хотя колени у нее буквально подгибались от охватившей ее странной слабости. Она быстро миновала Чайна-таун, где на тротуарах, несмотря на жалящую жару, торчали китаянки с высветленными добела волосами и китайские панки в ярких нейлоновых спортивных костюмах, и свернула на какую-то узкую улицу, ведущую вниз, к заливу, в район Дарлинг-Харбор. На пересечении этой улицы с главной дорогой и находилось центральное полицейское управление – здание, имевшее форму клина и сплошь в зеркальных стеклах до самого цокольного этажа, отделанного весьма мрачной черной плиткой. Это здание казалось Куколке похожим на кулак в сверкающей латной перчатке. «Интересно, что происходит там внутри? – думала она. – Может, заглянуть и посмотреть?» Но при одной мысли об этом у нее засосало под ложечкой.
И все же, решив твердо держаться намеченной цели, она подошла к тому входу в управление, который был предназначен для посетителей. В небольшой приемной уместилось полно народу, а вот мебели там почти не было, если не считать автомата по продаже закусок и напитков. Под плакатом о домашнем насилии сидел мужчина с совершенно потерянным лицом и что-то бормотал себе под нос; возле автомата, продающего напитки, тихо плакала девушка-китаянка; несколько человек преспокойно болтали, а сидевший на отшибе пьяница негромко разговаривал сам с собой, время от времени выкрикивая ругательства. За стойкой пара полицейских в форме и секретарша пытались навести порядок в целой груде всевозможных документов и заявлений.
Куколка чуть ли не с радостью влилась в эту странную толпу; в ней она чувствовала себя незаметной, а ожидание, явно длительное, связанное с большой очередью, давало ей дополнительную возможность подготовиться и придумать, что именно она будет говорить. В очереди к стойке через одного от нее стоял крупный мужчина средних лет, явно очень сильный, в здоровенных башмаках, майке и шортах, покрытых цементной пылью. Время от времени он оборачивался, и тогда Куколка видела, что белки глаз у него ярко-красные, тоже, видимо, раздраженные цементной пылью и выглядевшие как странный яркий грим на общем сером фоне, ибо и все его лицо тоже было припорошено пылью. Он был похож на призрак ремесленника из какого-то спектакля. Потом до Куколки донеслись обрывки его разговора с секретаршей: он жаловался, что бывшая жена по собственной воле ограничивала его общение с детьми. Женщина за стойкой крайне вежливо что-то ему объясняла, и он сперва ее слушал, но потом уже во весь голос стал орать, что не нарушает никаких законов и всего-навсего хочет видеть своих ребятишек. Секретарша, оставаясь спокойной, по-прежнему мягко пыталась его урезонить, но он продолжал орать все громче и громче.
