После слов о том, что в полиции Куколку запросто могут и пристрелить, Сив Хармсен посмотрел на Бьюканена даже с некоторым умилением и произнес:
– Если эту маленькую шлюшку пристрелят, это наверняка станет для всех наилучшим решением. – Он улыбнулся и постучал по краешку тарелки Тони Бьюканена выпачканным в жире ножом. – Что, не проголодались?
79
Сидя в поезде, Куколка вдруг осознала, что ей просто некуда пойти. У нее дома был обыск, и за квартирой теперь наверняка следят; за Уайлдер тоже следят; да и в ее гостиничном номере агенты госбезопасности тоже, конечно же, побывали. Когда мимо нее прошли эти копы с собакой-ищейкой и зеркалами на длинных шестах, Куколка поняла: она хочет просто быть свободной! Теперь собственная свобода, о которой она раньше даже не задумывалась, представлялась ей самым драгоценным в жизни.
И она решила, что все оставшееся у нее время проведет в прогулках по любимым местам. Если ее узнают и прямо там поймают или застрелят, то что? Но пока этого не произошло, она станет чувствовать себя совершенно свободной. И пусть у нее будет хороший, даже чудесный день. Кто знает, может, ей удастся протянуть и еще несколько дней, или неделю, или две? Главное, ни за что не признавать того, что творится вокруг нее, не соглашаться с этим, не думать об этом. Сейчас она выпьет кофе. А потом, возможно, посмотрит какой-нибудь фильм. Или пройдется по магазинам, поглазеет на витрины. Это, конечно, полное безумие с ее стороны – шальная затея, как сказала бы Уайлдер, – но, с другой стороны, разве то, что творится, это не безумие?
И она, поднявшись наверх и выйдя из метро в центре города, направилась прямиком в кафе, твердо решив наслаждаться последними мгновениями нормальной жизни. Но, подходя к стойке, подняла глаза и увидела висящий на стене плоский плазменный телевизор. С экрана какой-то коп заявлял, что у полиции есть все основания полагать, что Джина Дэвис вооружена и очень опасна.
Снаружи вдруг послышались скрежет тормозов, визг шин, резкий звук удара металла о металл и звон разбившегося стекла. Официантка, находившаяся за стойкой, привстала, и ее лицо оказалось прямо перед Куколкой, закрыв экран телевизора; официантка посмотрела на нее, и она поняла, что сейчас было бы слишком сложно повернуться и уйти, не привлекая к себе внимания. Хотя уйти ей очень хотелось. Она чувствовала, что вся дрожит, а нервы напряжены до предела. Официантке пришлось дважды спрашивать у нее, чего ей угодно. «Ничего, – решила Куколка, – пусть думает, что я наркоманка, которой просто нужно поскорей ширнуться. По-моему, я сейчас вполне смахиваю на наркоманку». И Куколка присела за столик, избегая людских взглядов и стараясь больше не смотреть на экран телевизора. Чтобы чем-то занять глаза, она уставилась на небольшой набор бесплатных почтовых открыток, расставленных на стенде рядом с нею.
– Сделайте погромче, – рявкнул официантке мужчина средних лет, сидевший за стойкой, – это важно!
А ведь ей так хотелось стать свободной, снова иметь возможность заниматься теми простыми вещами, которые свойственны всем свободным людям. Картинка на одной из открыток странным образом тронула ее. Куколка взяла открытку, вытащила из сумки ручку и стала что-то писать на оборотной стороне – лишь бы не видеть, лишь бы не слышать, лишь бы чувствовать себя свободной. Но это оказалось невозможно. Официантка послушно прибавила звук, и теперь телевизор орал так, что не слушать у Куколки никак не получалось. Весь мир вокруг требовал, чтобы она это слушала. «Ведь это, в конце концов, обо мне говорят», – подумала Куколка и перестала писать. А что, если они в итоге признают обвинения в ее адрес ошибкой? Что, если у них появятся сомнения в ее причастности к терроризму? Что, если у них появилась важная информация, доказывающая ее невиновность?
Когда она услышала, как тот коп рассказывает, как именно полиция Нового Южного Уэльса «взаимодействует с более чем шестнадцатью различными государственными и федеральными агентствами в поисках Джины Дэвис», ей все-таки пришлось оторваться от недописанной открытки. Всего лишь позавчера они говорили, что хотят ее помощи в своих расследованиях. А теперь они охотятся на нее, как на бешеную собаку. И Куколка, глядя на выступавшего по телевизору копа, больше не сомневалась: этот мир, безусловно, стремится ее уничтожить. И пусть уж они поскорее ее найдут; пусть сюда вломится полиция, прозвучат выстрелы, а ее вынудят бежать, или застыть на месте, или спрятаться – в общем, что-то такое сделать. Хотя, может, ничего и делать не понадобится… В глубине души ей и впрямь хотелось очной ставки, некоего момента неизбежности – и тогда пусть свершится судьба, и пусть все это закончится.
Возможно, именно эти мысли сделали ее тело каким-то на удивление бодрым, настороженным. Ее взгляд, казалось, проникал повсюду; ее слух улавливал каждое слово, звучавшее в кафе; она, не поднимая глаз, по малейшему движению воздуха чувствовала, что кто-то встал и прошел мимо столика; она, казалось, ощущала в каждом из сидевших в кафе людей гнев, любовь или усталость. Она странным образом замечала и чувствовала все вокруг. Но сильней всего каждой клеточкой своего усталого, измученного существа она чувствовала страх; тот самый страх, что владел и ею, и всеми остальными. Этот страх был настолько физически ощутимым, что Куколке казалось, будто она улавливает его запах и вкус; этим страхом все здесь дышали; все пили и ели этот страх; он уже прочно поселился и рядом с людьми, и в их душах.
А потом Куколка вдруг подумала: а что, если люди просто не могут жить без такого страха? Что, если он людям необходим, чтобы понять, кто они такие, чтобы убедиться, что они правильно прожили свою жизнь? Может быть, потребность подбадривать себя страхом в людях даже сильней, чем потребность в кофе, пиве или драке? Ибо разве есть в чем-то смысл, когда у людей нет страха?
На экране телевизора копа сменил крупный мужчина цветущего вида, одетый в строгий деловой костюм. В табличке сбоку выскочила надпись: господин такой-то, посол Америки в Австралии. Господин посол приветствовал усилия австралийских властей по борьбе с всемирным терроризмом и заявил, что, насколько ему известно, Австралия не имеет равных в охране собственной безопасности.
«Это отнюдь не политическая хитрость, – говорил он, – когда мы даем всем понять, что именно американские агентства делают и чего не делают совместно с агентствами дружественных стран в плане решения проблемы терроризма».
«Интересно, – думала Куколка, – что означают слова «проблема терроризма»? Она все еще размышляла над этим, когда официантка принесла ее заказ. Но как бы Куколка ни пыталась понять сказанное американцем, она не видела в этом никакого смысла. Она снова и снова повторяла его слова, пока они не стали звучать у нее в ушах, подобно тому тупому танцевальному ритму, под который она обычно демонстрировала свой номер в Chairman’s Lounge. Но всем остальным посетителям кафе смысл этих слов был, похоже, ясен, и Куколка подумала, что, должно быть, она просто слишком глупа, потому и не может в этом высказывании разобраться.
И она продолжала сидеть в кафе, глядя на нетронутое «латте макиато», время от времени пытаясь отломить хотя бы кусочек от горячей пшеничной лепешки «фокачча» и чувствуя, какие грязные и шершавые у нее пальцы после возни с землей на могиле сына. Она так и не смогла заставить себя хоть что-нибудь проглотить; как не смогла, хотя и очень старалась, не видеть и не слышать ничего вокруг; как не смогла не бояться неожиданного грубого окрика, или обвинения, или даже выстрела. В итоге она пришла к довольно странному выводу: «проблема терроризма» – это просто чья-то прихоть, фантазия вроде пирсинга или татуировки; просто мода, которая пришла и уйдет, как с окончанием лета уходят и его яркие краски. Но тогда, если это действительно некая мода, то, скорее всего, она создана всего лишь горсткой людей, строящих за счет нее карьеру, делающих на ней деньги, благодаря ей обретающих власть, а значит, их деятельность никак не связана с тем, чтобы сделать мир по-настоящему безопасным, сделать его лучше. Значит, она, как уколы ботокса, просто скрывает правду.
