А потом, когда остался один, и телефон был свободен, и надо было только поднять трубку и потыкать пальцем в кнопочки набора, Чубаристов с непонятным наслаждением смотрел на серую пластмассу аппарата и не двигался. Да-да, это было именно наслаждение.
«Ну, мазохист! — сказал он себе. — Дешевка…»
Но в пятницу продержался, искурил две пачки сигарет, извел себя домашней работой (так выдраил квартиру, что хоть языком лижи), но не позвонил.
А потом была безумная суббота. Наслаждение перешло в муку, когда ноги сами идут к телефону, когда рука поднимает трубку, но сам этого не замечаешь. Только в последний момент стискиваешь зубы и чуть не силком уводишь себя в безопасный уголок.
Но и субботу он продержался.
А в воскресенье с утра завыл. Нет, не образно, не в метафорическом смысле, а по-настоящему, в голос, по-бабьи.
Хотелось сделать себе больно, хотелось напиться, хотелось кого-нибудь убить, хоть и себя.
Чубаристов испугался. Такой тряпкой он никогда не был. Над такими он всегда смеялся весело и искренне, не важно, мужчина или женщина. Конечно, с женщинами это случалось чаще. Чубаристов понял, что и сам превратился в дерганую романтическую барышню, что сейчас заплачет или станет писать длинные жалобные стихи. И это было противнее всего.
А потом отпустило. Сразу и полностью. В какую-то крайнюю минуту стало вдруг спокойно. Мир вернулся трезвыми красками, реальный и простой.
Чубаристов еще какое-то время сидел настороженный, прислушиваясь к себе, оценивая происшедшее, обретая ровное дыхание.
«Я совсем сдурел, — снова с юмором подумал он. — Так недолго и до глюков докатиться».
Он встал с пола, отшатнулся от темного угла, куда забился в животном желании спрятаться, потряс головой, смахивая остатки наваждения, и рассмеялся.
«Старею, что ли? — прихихикнул он мысленно. — Пятьдесят — это так же, как двадцать, ну а семьдесят — так же, как десять…»
Вообще весь сыр-бор — теперь это можно было обдумать логически, — разгорелся из-за странной, с каким-то нездоровым вывихом, давно тянущейся истории.
Когда-то лет десять — двенадцать назад он вел дело одного крупного цеховика. По тем временам — преступление на уровне государственных. Цеховик этот наладил по Союзу — тогда еще и Союз был — производство холщовых сумок с изображением Высоцкого, Джо Дассена, Пугачевой и прочих привлекательных личностей.
Чубаристов поработал на славу — цеховик поимел от своего подпольного дела несколько миллионов — это еще были большие, очень большие деньги. И вполне тянул на хищение в особо крупных размерах, что каралось высшей степенью социальной защиты — расстрелом.
Собственно, вышку решил не Чубаристов, естественно, и даже не судья, а где-то там, наверху, накумекали, что необходим показательный процесс с самым строгим наказанием. Цеховика расстреляли.
Сегодня его, наверное, избрали бы депутатом.
Но дело не в этом. Дело в том, что у цеховика была молодая жена. Совсем девчонка. По делу она проходила как свидетель.
И вот уже после приговора и даже, кажется, исполнения жена эта вдруг снова объявилась.
Она сама пригласила Чубаристова к себе домой и сама, чуть не у порога, отдалась ему с жестокой и злой страстью.
А потом бесцеремонно выгнала.
Чубаристов попытался понять, что вело эту красивую и умную женщину. Была ли это вспыхнувшая вдруг любовь к следователю (в это, конечно, Чубаристов не верил), было ли здесь нечистое, самоистязательное упоение отдаваться палачу собственного мужа (это казалось более правдоподобным) или своеобразное желание унизить не себя, а именно Чубаристова. Вот это последнее объяснение с каждой новой встречей утверждалось в Чубаристове, как истинное.
Каждый раз после встречи с вдовой Чубаристов крыл и себя и ее на чем свет стоит, клялся, что больше ни ногой, но проходила неделя-другая, и он снова как проклятый тащился к ней.
За все эти годы он ни разу не застал у вдовы какого-нибудь другого мужчину, она ни разу не сказала ему — нет. Она, казалось, даже не постарела за эти годы.
В последний раз все случилось особенно унизительно для Чубаристова. И еще как-то совпало с другими делами, с другими романами — он зарекся даже вспоминать о вдове и действительно продержался довольно долго. И вот теперь…
Но, слава Богу, отпустило…
Виктор Сергеевич спокойно поел, сделал несколько важных звонков, посмотрел телевизор, распаковал чемодан — только тут увидел, что не отдал привезенные из Америки подарки (да, здорово зацепило), и решил позвонить Клавдии.
Трубку взяли сразу.
— Алло.
— Это я, — сказал Чубаристов. — Я приеду?
— Приезжай, если хочешь, — ответила вдова.
Воскресенье. 14.09 — 16.30
Сорвав печать, Игорь открыл дверь и вошел в квартиру. Страшновато было бродить по комнатам, зная, что их хозяйка лежит сейчас в холодильнике паталогоанатомии. Прислушиваешься к каждому звуку, к каждому шороху.
Когда проводили здесь обыск, Игорь был не один, суетились тут люди, как-то все и прошло обыденно. А теперь…
Комнаты были почти пусты. Кровать, пара табуреток, старый платяной шкаф и телевизор на полу. В углу стоят новенькие, еще не распакованные диван и два кресла. Не успела. Аж мурашки по коже.
То, что Игорь искал, лежало в большой коробке из-под обуви в тумбочке — ордер на квартиру, книжка квартплаты, какие-то справки из поликлиники, старый студенческий билет и акт о купле-продаже, заверенный нотариусом.
Игорь хотел позвонить, но в квартире не оказалось даже телефона. Только пустые гнезда торчали из стены. Закрыв квартиру, он снова опечатал дверь и уже хотел отправляться домой, но сначала решил, что раз уж он здесь, то неплохо бы снова опросить соседей. Сегодня воскресенье — значит, большинство сидят по домам.
Но в двух соседних квартирах никто не открыл. Уже безо всякой надежды Игорь позвонил в третью, и вдруг услышал за дверью шаги.
— Здравствуйте, я… — начал было он, но дверь тут же распахнулась и на голову Порогину обрушился целый поток холодной воды. Игорь инстинктивно отскочил, закрыв глаза, но кто-то ухватил его за рукав и резко втащил внутрь. В ноздри тут же ударил спертый запах ладана, смешанный с запахом жареной картошки и квашеной капусты.
— Вы что?.. — опешил сыщик.
— Кто к нам пожаловал? — прогремели в ответ.
— Меня зовут Игорь Порогин. Я из городской… — забормотал он, ничего не понимая, но его перебили:
— «Но если ты и в одиннадцатом часе пришел, то еще не опоздал…»
— Сейчас половина второго. — Игорь посмотрел на часы. Я из городской прокуратуры. Здравствуйте. — Наконец он разглядел в полутьме коридора маленького костлявого мужичка в странной одежде. На нем было что-то наподобие рясы или ночной рубашки. Ноги были босые, зато на голове красовалась соломенная шляпа.
