На все эти вопросы должен ответить Кленов, который вот уже час как уехал на допрос. Вернется наверняка только к вечеру. А до того времени остается только сидеть и ждать, убивая время заполнением всевозможных бумажек. Игорь поехал в архив, подробнее заниматься Хабаровском, Беркович опять на каком-то выезде.
— Привет, госпожа следователь.
Чубаристов застрял в двери, словно не решался войти.
— Заходи, Виктор. Чаю хочешь? Пирожки есть.
— Не без удовольствия. — Чубаристов вошел и сел. — Ну что, готова выслушать меня?
— Готова. — Клава захлопнула папку и полезла в стол за стаканами. — Давно готова.
— Видишь, я раньше срока. Ведь неделя еще не прошла. М-м, какая вкуснятина. Может, мне жениться уже пора?
— Давно пора.
— Уверена? — посмотрел на Клавдию Виктор.
— Да, уверена, — лучезарно улыбнулась Клавдия.
— Так надо понимать, что у тебя на семейном фронте…
— На семейном фронте фронта больше нет.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Так вот ты про спортсменов спрашивала. И так все шишки на мою голову…
— А ты там с какого боку? — Клава пододвинула Виктору стакан. — Осторожно, горячий.
— Спасибо. — Чубаристов зазвенел ложечкой. — Да я же просто курировал отправку команды, вот они меня и привлекли. Так сказать, на общественных началах. Понимаешь, это же курам на смех! Больше никогда не возьмусь. Уже пальцы болят объяснительные записки строчить. Писатели, наверно, меньше пишут. У меня уже больше томов, чем у Чехова и Горького, вместе взятых. Как до уровня всех Дюма доберусь, так на пенсию пойду. Ладно, Клавдия, спасибо за пирожки. Один с собой забираю. Поскакал.
— Это все?
— Да нет никакой моей вины! — развел руками Чубаристов. — Я и нервничаю так, что постоянно все на меня валится. Словно кто-то специально подставляет.
— Кто?
— Знать бы… — Чубаристов опустил голову. — И ты на меня не обижайся. Нервы никуда.
— А знаешь, я так и подумала, если бы было что-то, ты бы не нервничал.
— Все-таки ты баба прозорливая, — как бы с укоризной сказал Чубаристов.
— Я не баба, — улыбнулась Клавдия. — Я тетя.
Суббота. 15.43 — 17.33
— Ну как, похоже? — Кленов протянул Кареву вырезанный силуэт.
— Похоже. — Дьячок улыбнулся, щурясь от бьющей в глаза лампы. — А вы в субботу работаете?
— Да, приходится вот, вы ведь тоже? — полунамеком спросил Кленов.
Здесь, в тюрьме, Карев как-то изменился. Слетел весь пафос, все ерничество, и остался нормальный человек. Правда, не совсем нормальный, потому что чувствовал он себя неуютно в этом качестве.
— Это вас специально учат? Ну вот вырезать…
— Не-ет! — Коля засмеялся. — Хобби. Очень помогает сосредоточиться на том, с кем разговариваешь. Ну да ладно, давайте дальше. Я так и не понял, зачем вы их убивали? Отчего такая ненависть к женщинам?
— Какая вам разница? — Карев пожал плечами и отвернулся. — Значит, есть причины. Готов понести наказание.
— Скажите, Геннадий Васильевич, а вы… Ну с женщинами у вас было что-нибудь? Влюблялись хоть раз? Это личный вопрос, можете не отвечать.
— Ну почему же. — Карев улыбнулся. — Конечно, влюблялся. Только давно, в школе. Была у нас учительница в восьмом классе, Аза Гавриловна, физичка. Молодая, красивая.
— Блондинка? — Кленов улыбнулся.
— Нет, почему? Брюнетка. Она казашка была. Маленькая, стройная.
— Ну и чем кончилось?
— Да ничем. — Дьячок пожал плечами. — Уехала она. Замуж вышла за военного и уехала куда-то в Прибалтику.
— И все? Больше никого не было? — Кленов взял со стола бумажку и стал вырезать второй портрет.
— Нет. Больше никого.
— Скажите, а почему вы решили священником стать? Вы ведь говорили, что семья у вас неверующая была.
— Ну и что? — возмутился Карев. — А я вот верующий. У нас сосед был, священник, очень добрый человек. Я к нему часто в гости ходил, так, чтобы бабы не видели. Он мне все и растолковал.
— А какие у вас были взаимоотношения с сестрами? — спросил Кленов, неожиданно перескочив на другую тему. — Вы ведь младшим были в семье. Росли без отца, вокруг одни женщины, так? Вы постоянно чувствовали на себе их опеку, они вас постоянно нянчили, как куклу, в детстве заставляли играть в их игры, так?
— Да. А как вы догадались?
Кленов улыбнулся.
— Потом вы подросли, — продолжал он, — мальчишки во дворе стали дразнить вас маменькиным сынком, даже, наверно, побили пару раз, так?
— Не помню. — Карев покраснел.
— А вы не могли дать сдачи, потому что просто не умели драться. Сестры ведь были намного старше вас, уже почти женщины. А в их возрасте не принято драться, даже во время игры. Правильно?
— Почему вы так решили?
— Вы не обижайтесь, — улыбнулся Кленов. — Может, это все было и не так, совсем не так. Но тогда вы меня поправьте.
Карев не ответил.
— Ну а потом вы еще подросли, — продолжил Николай Николаевич, чикая ножничками по бумаге. — И вас стали интересовать женщины. Жили вы в однокомнатной квартирке, и сестры спали совсем рядом. Поэтому иногда вам случалось подсмотреть их голыми. Молодые, красивые женщины, и голые. Вас это жутко возбуждало, так?.. Потом вы стали подсматривать за ними специально. Вы не стесняйтесь, все через это прошли. Я сам подсматривал за соседкой. Мы тогда жили в коммуналке. Я забирался в туалет, когда она мылась в ванной, и подглядывал за ней через маленькое окошко под потолком, пока меня не застукал ее муж и не надрал уши.
— И правильно сделал, — зло прошипел Карев.
— Конечно, правильно. Только вам надрать уши было некому. Вы занимались мастурбацией, когда подсматривали?.. Это тогда вы влюбились в учительницу? Почему вы возненавидели женщин? Вас поймали на горячем? Вы увидели сестру с другим мужчиной? Они занимались любовью? — Кленов вдруг начал сыпать вопросами как из пулемета. — Он своими грязными руками лапал ее красивое тело, которое вы боготворили? Ей это было приятно? Она кричала?
— Кровь, — вдруг тихо произнес Карев.
— Что? — Николай Николаевич замолчал.
— Кровь, — повторил тот. — Я увидел у нее кровь… там.
— Менструация?
— Да. — Карев покраснел. — Прямо оттуда. Меня стошнило.
— Понятно. — Кленов глубоко вздохнул. — Это вызвало у вас такое отвращение, что вы долго не могли смотреть на женщин без чувства гадливости. Но они были везде. Во дворе, на улице, в школе, дома. Особенно дома. С мальчиками вашего возраста вы не общались или почти не общались, а девушки были вам противны. И тогда вы начали ходить к соседу-священнику. Я все правильно говорю?
