И наконец, реновация нужна была из санитарно-гигиенических соображений. Прокладка подземной канализации позволила навсегда распрощаться с эпидемиями холеры. Но изменения к лучшему коснулись не только разрастающейся и все хорошеющей столицы. В 1840 году, за восемь лет до того, как Наполеон пришел к власти, во Франции было 500 километров железных дорог. К концу его правления, в 1870 году, их стало 17 000 километров, включая новое парижское Petite Ceinture («малое кольцо»), предшественника Métro
[141], которое перевозило грузы и пассажиров по внутреннему периметру города, освобождая центр от заторов. И уж, конечно, никак не назовешь простой случайностью то, что железнодорожные ветки были протянуты до загородных резиденций Наполеона в Фонтенбло и Компьене и модного ипподрома в Шантийи.
Наполеон был подлинным реформатором, поставившим задачу модернизировать страну и достойно конкурировать с экономическими достижениями Англии. Но при этом он оставался и беззастенчивым гедонистом, который использовал промышленный прогресс и новации градостроительства, чтобы подарить своей любимой Франции высшее art de vivre
[142] – с элегантными людьми, удобными средствами передвижения, вкусной, свежей едой и красивыми домами. Это была французская версия Vorsprung durch Technik
[143], с высокими технологиями, направленными на создание повсеместной атмосферы соблазна.
Часто говорят о том, что наполеоновские бульвары были призваны наполнить город воздухом и светом, а еще – облегчить передвижение войск при подавлении восстаний. Но это не вся правда – бульвары стали местом, где парижане могли неспешно прогуливаться, бросая по сторонам заинтересованные взгляды.
В дневное время широкие, чистые тротуары наводняли дамы, занятые невинным шопингом, – идеальная добыча для мужчин-охотников. Парижский monsieur, городской летописец Гастон Жоливе вспоминал, что, завидев хорошенькую женщину на прогулке по бульвару, он обгонял ее, а потом неожиданно оборачивался и спрашивал: «Вы следите за мной, мадам?» Если дама останавливалась, изъявляя желание продолжить разговор, он мог пригласить ее в café или предложить купить ей носовой платок или пару перчаток в одном из модных бутиков. Если дама не клевала на наживку, Гастон не расстраивался – выбор был большой, и долго ждать следующего объекта не приходилось.
Новые театры и cafés открывали большие возможности для продолжения знакомств, свиданий с любовницами или дамочками на одну ночь, и вокруг было много парковочных мест для экипажей, которые могли незаметно увезти парочку прочь.
Борделям больше не нужно было прятаться по темным средневековым переулкам, но даже и в такие укромные уголки стало легче пробираться по просторным авеню, пересекающим город. Кеб мог высадить мужскую компанию гуляк неподалеку от грязных трущоб, и любители удовольствий пешком добирались до мест развлечений, не опасаясь конфискации кошельков и одежды. Наполеон создавал свой Город Света
[144], но оставалось еще много мрачных закоулков, где развратные мужчины могли утолить свои темные инстинкты.
На окраинах города новые парки с их широкими аллеями, обсаженными деревьями – Bois de Boulogne и Bois de Vincennes
[145], – стали излюбленными местами для прогулок. Парижские аристократы разъезжали в открытых экипажах, обменивались приветствиями, снимая шляпы, или, как мадам Бовари в одноименном романе Гюстава Флобера, вышедшем в свет в 1857 году, выбирали закрытые транспортные средства и занимались любовью в движении. Гастон Жоливе любил кататься вокруг искусственного озера в Булонском лесу и наблюдать за публикой в «головокружительном разнообразии экипажей, больших и малых; замечать, кто с кем, кто в одиночестве, а кто осмелился показаться с любовницей или – того хуже – рискнул явиться с собственной супругой».
Мемуарист граф де Мони емко описал новый Париж Наполеона ш в своих «Воспоминаниях о Второй империи»: «Никогда еще он не был таким элегантным, не вызывал такого желания развлекаться и не видел таких зажигательных вечеринок и красивых людей». Для молодого Берти, приехавшего в Париж в 1867 году, это был город бесконечных возможностей.
Рабочие, создавшие этот потрясающий город рабским трудом на опасных и крайне вредных для окружающей среды производствах, вряд ли разделяли энтузиазм Берти, особенно если оказывались выброшенными из своих лачуг, и только потому что Осман решил превратить их кварталы в парк или бульвар. Но две категории граждан выступали за перемены в парижском обществе, задуманные Наполеоном III. Прежде всего, это был формирующийся класс bourgeois
[146], заселяющих османовские районы, где они открывали новые магазины и были заняты в быстрорастущей сфере обслуживания. И конечно же верхний эшелон, haute bourgeoisie
[147]. Наполеон использовал типично английскую систему финансирования общественных работ за счет частных средств, тем самым помогая банкирам, строителям и промышленникам сколачивать огромные состояния. И поскольку сам он, в силу своего происхождения, был лишен снобизма, эти nouveaux riches
[148] поднялись на самый верх la bonne société
[149], так что аристократы уже не смотрели на них свысока. Они могли купить или построить себе замок или hôtel particulier (особняк в Париже), устраивать блестящие приемы, на которые стекались crème de la crème
[150] города, в том числе и заезжие королевские особы, такие как Берти.
Во времена Second Empire
[151] Наполеона III Париж был наводнен шикарной публикой – аристократами или просто людьми с хорошими манерами, – у которой были и деньги, и куча свободного времени, чтобы их тратить. Берти крупно повезло – он сразу же стал членом этого «клуба», с положенными ему по рангу привилегиями. Но он пользовался и заслуженной популярностью, поскольку был не только наследным принцем, но еще и общительным, дружелюбным молодым человеком, который с удовольствием включался в общее веселье, забрасывая все вокруг деньгами и заливая шампанским. Берти повезло вдвойне, потому что у этого поколения бонвиванов был только один интерес – секс.
