В любом случае, продавщица косметики говорит Терезе, что она «идиотка». Ей следовало бы брать пример с «малышки Л****», которая «за последние полгода обработала барона и двух виконтов, а теперь нацелилась на герцога!». Тереза настаивает на том, что будет и дальше пробиваться только с помощью своего голоса, хотя, если верить слухам, через несколько лет она уже и сама лакомилась французским императором и английским принцем.
Судя по ее фотографиям, Терезу нельзя назвать красавицей даже по меркам того времени, когда в моде были пышные формы. Дега изобразил ее на выступающей сцене в картине «В кафешантане. Песня собаки» и даже не потрудился романтизировать ее образ. Собственно, и сама Тереза не стремилась к этому, поскольку секрет ее популярности как раз и заключался в том, что она представала перед своей аристократической аудиторией карикатурой на грубую парижанку из низов, сочетающую сильный голос с бесстыдными жестами и многозначительным подмигиванием. Один французский журналист, видевший выступления Терезы, говорил, что «восхитительная откровенность и заразительное остроумие делали ее неподражаемой». Защищая певицу от обвинений в том, что она воплощала все пороки наполеоновского Парижа, он отметил, что выбор у нее был невелик: она была вынуждена потакать «дурному вкусу нездоровой эпохи, когда общество было гнилое сверху донизу».
III
До и после театра шикарные парижане, в том числе Берти и его друзья, толпой направлялись в cafés на бульварах. При Наполеоне III обедать и ужинать в ресторанах стало модно, как никогда, и новые заведения открывались тут и там.
Одним из новшеств, вызванных появлением бульваров, стало café terrace
[186]. Теперь на улице было достаточно места, чтобы расставить столики, и к тому же имелось множество причин понаблюдать за прохожими. Мужчины занимали стратегически важные точки, такие как Café de la Paix («Кафе де ля Пэ») на углу площади Оперы, и любовались, как поэтично выразился очевидец, «маленькими ножками, спешащими мимо… цок-цок-цок». Вряд ли он имел в виду шотландских пони.
Как это ни странно звучит, но еще одним изобретением новых бульварных закусочных было меню. Только теперь для парижских ресторанов и кафе стало обычной практикой распечатывать список блюд, так что клиенты с улицы могли зайти и выбрать все что угодно. Старомодные рестораны, как те, что окружали Palais Royal
[187], всегда настаивали на том, чтобы клиенты заказывали ужин накануне. И для парижан это была еще одна причина, чтобы переместиться из старого центра города на бульвары, где вскоре во всю мощь развернулись шикарные новые заведения, такие как Café Anglais («Кафе Англэ») и Maison d'Or («Мезон д’Ор»), где так любил бывать Берти.
Правда, меню было не столь разнообразным, как сегодня. В 1860-х годах «Кафе Англэ» предлагало только суп, одно рыбное блюдо, одно мясное, овощной салат и шоколадный мусс. Впрочем, туда приходили не столько для того, чтобы поесть, сколько ради общения и новых знакомств.
«Кафе Англэ», на углу Boulevard des Italiens (Итальянского бульвара), уже было легендарным местом встреч, когда туда начал захаживать и Берти. В 1866 году он заслужил упоминания в оперетте Оффенбаха «Парижская жизнь». Как описывают его авторы либретто Анри Мельяк и Людовик Галеви, это было:
Место, которое вселяет страх в матерей,
Гиблое место для их младых сыновей,
Которые спускают там деньги отцов,
Лишая приданого несчастных сестер.
И вот какая здесь царила атмосфера:
Взрывы смеха, шампанского бутылей ряды,
Драки и стычки тут, танцы там,
А скрипучее пианино все наигрывает песенки,
Аккомпанируя этим странным кутежам.
Кутежи, в которых, по-видимому, с энтузиазмом участвовал и Берти, проходили в основном на верхних этажах. В отличие от нынешних cafés на парижских бульварах, «Кафе Англэ» занимало все пятиэтажное здание целиком. Внизу был общий зал, salle commune. Это было место для деловых обедов, и здесь замужние дамы могли не опасаться косых взглядов. На верхние этажи поднимались через боковой вход по потайной лестнице. Респектабельные дамы никогда туда не заглядывали, дабы не наткнуться на проституток или своих мужей. Там, наверху, находились cabinets privés – приватные кабинеты, – где и устраивали разгульные застолья, которые обслуживали вышколенные официанты, умеющие держать язык за зубами.
Хотя не всем официантам можно было доверять. В «Кафе Англэ» хорошая взятка в нужные руки гарантировала, что общая дверь останется чуть приоткрытой, так что из salle commune можно будет увидеть, кто заходит через черный ход.
Самым известным в «Кафе Англэ» был le Grand Seize – большой кабинет номер шестнадцать. Это был роскошный приватный салон с плюшевыми красными диванами, обтянутыми бархатом стенами, и Берти здесь был habitué
[188]. А из женщин чаще всего бывала знаменитая cocotte Анна Дельон
[189]. Именно в этой комнате, хотя, очевидно, и не в присутствии Берти, одна из его любимых grandes horizontales показала трюк, превративший ее в легенду.
Кора Перл (ее настоящее имя Эмма Крауч) была англичанкой, и родилась она то ли в 1835 году, то ли в 1842-м, в зависимости от того, какой истории вы больше поверите. Дочь виолончелиста и композитора, она обладала хорошими музыкальными способностями – может быть, не столь впечатляющими, как у Гортензии Шнайдер, но вполне достаточными для того, чтобы получить роль в постановке оперетты Оффенбаха «Орфей в аду» в 1867 году. Помимо соблазнительной фигуры и красивой мордашки, ее отличало упорное стремление разбогатеть, причем быстро. Говорят, что в проституцию она подалась после изнасилования и что любовников своих обдирала как липку, а потом еще и унижала.
Светский репортер под псевдонимом Зед ярко обрисовал, как работал ум Коры: «Однажды у нее дома мы увидели огромный гроссбух, разделенный на три колонки. В одной были перечислены имена ее клиентов, в большинстве своем людей публичных или наших друзей. Во второй она фиксировала даты их… визитов. В третьей колонке значились суммы, пожертвованные каждым паломником за оказанное ему гостеприимство. И здесь же содержались – да простит меня Бог – ремарки, не всегда лестные».
Мстительное остроумие Коры не пощадило даже Берти. Когда он послал ей огромную корзину редких орхидей, она выказала презрение к этому жесту (несомненно, потому, что ему это обошлось недешево, а ей не принесло ощутимой выгоды) – пригласила к себе друзей и, разбросав цветы по полу, станцевала на них хорнпайп
[190].
