– Хотите запихнуть меня во Флэтбуш, чтобы не мешал?
– Ой-ой-ой, какие же мы самонадеянные! Помешать никто ничему не может, сие есть та единственная Невозможность, благодаря которой возможно все остальное, да я же тебе с самого начала пытаюсь это вдолбить. Но ты не расстраивайся, пытаться помешать ты можешь, сколько душе твоей… вот, опять неудачное слово… сколько тебе угодно, хоть до скончания вечности. Вместе с приказом о переводе получишь временну́ю петлю, так что сможешь забегать к нам, не отрываясь от работы. Ну, давай, лети на полусогнутых и сразу включайся, тут и без тебя дел невпроворот.
Дигби исчез.
Так на чем я там остановился? Ах, да, эта страстотерпица, обозначенная в плотском существовании как «Алиса Дуглас». Погонять и подстрекать – такого задания и врагу… ну вот, опять, в вечности нет врагов… никому не пожелаешь, но она справилась безупречно, ни разу не дрогнула. Теперь ей требуется отдых, даже, пожалуй, реабилитация, как солдату, долго просидевшему на передовой… и начнет она биться и кричать, и полезет у нее эктоплазма не только что изо рта – изо всех отверстий…
Да уж, после такой суровой работенки без экзорцизма не обойтись! Впрочем, легкой работы здесь и не бывает. А «Алиса Дуглас» – опытная, абсолютно надежная оперативница, готовая взяться за любое, самое дикое задание, лишь бы оно было по глубинной сути своей девственным. Такую хоть на костре сожги, хоть в монастырь упрячь – она все выдержит и все, что надо, сделает.
Впрочем, Фостер не испытывал к девственницам особо теплых чувств – только уважение профессионала к другому профессионалу, хорошо справляющемуся со своей работой. Он еще раз взглянул на миссис Пайвонскую. Вот с таким сотрудником работать одно удовольствие. Ох, Патриция ты, Патриция! Искрящаяся страстной, плотской благостностью…
29
– Ну и что теперь? – спросила Джилл, когда дверь за Патрицией закрылась.
– Уедем, какой смысл здесь засиживаться. Джилл, ты вроде читала кое-что по психопатологии.
– Да. Поменьше тебя, но читала.
– В таком случае ты понимаешь символическое значение татуировки. И змеи.
– Конечно. Все было ясно с самого начала. Я надеялась, что ты сможешь найти к ней подход.
– Я не мог, пока мы не стали водяными братьями. Секс – полезное благо, но не всегда, а только при совместности, при взращивании близости. Если бы я сделал это без взращивания близости… в общем, не знаю.
– Я грокаю, что ты просто не смог бы. Потому-то я тебя и люблю – и не только потому.
– А я все еще не грокнул «любовь». Джилл, я ведь и «людей» не грокаю. Но я не хочу, чтобы Пэт уходила.
– Так задержи ее. Пусть будет с нами.
– (Сейчас ожидание.)
– (Знаю.)
– Сомневаюсь, – добавил Майк, – чтобы мы могли дать Пэт все, что ей нужно. Она хочет отдавать себя всем, все время. Счастливые Встречи, змеи, лохи на карнавале – этого ей мало. Она хочет возложить себя на алтарь, отдаться всему миру – и сделать счастливыми всех. Вот, это самое Новое Откровение… другие люди находят в нем что-то совсем другое, но Пэт понимает его именно так.
– Да, Майк. Хороший мой.
– Пора уходить. Выбери себе платье, возьми сумочку, а остальное я подчищу.
Джилл хотелось бы сохранить кое-что из вещей, но Майк всегда переезжал налегке, грокал, по всей видимости, что ей тоже так нравится.
– Я надену вон то, синее.
Синее платье выплыло из шкафа – и само натянулось на поднявшую руки Джилл, затем застегнулась молния. Весело ступая по полу, подбежали туфли; она сунула в них ноги.
– Ну все, готова.
Майк уловил общий дух промелькнувшей у нее мысли, но не смысл, смысл этот совершенно не укладывался в марсианские понятия.
– Джилл, ты хочешь, чтобы мы задержались здесь и вступили в брак?
Джилл на мгновение задумалась.
– Ничего не выйдет, сегодня воскресенье.
– А завтра? Я грокаю, что тебе бы понравилось.
– Нет, Майк.
– Почему нет?
– Мы не станем от этого ближе. Мы уже разделили воду – и в марсианском смысле, и в английском.
– Да.
– Так что причины жениться у нас нет, а причина не жениться есть. Не хочется, чтобы Доркас, Энн и Мириам – и Пэтти – подумали, будто я хочу отодвинуть их в сторону.
– Джилл, ни одна из них такого не подумает.
– Не подумают, но не хочется и рисковать, тем более что мне этого совсем не нужно. Мы уже поженились, в больничной палате, сто веков тому назад. – Она чуть замялась. – Я бы хотела другого, но самому тебе, конечно же, не догадаться.
– Ты скажи, Джилл.
– Ты мог бы называть меня какими-нибудь ласковыми именами, вроде как я тебя.
– Хорошо, Джилл. А какие бывают ласковые имена?
– Ох, господи, – Джилл клюнула его губами в щеку. – Знаешь, Майк, ты – самый хороший, самый ласковый человек, но ты одновременно и самое занудное на Земле – а может, и на Марсе – существо. Ладно, не знаешь и не знай. Просто называй меня иногда «маленьким братом», у меня от этого дурацкого прозвища мурашки по коже.
– Хорошо, Маленький Брат.
– Ох, господи, идем-ка мы отсюда, пока я не затащила тебя в постель. Встретимся внизу – я пойду, расплачусь за номер.
Джилл торопливо вышла.
Джилл и Майк сели в первый же отправлявшийся «Грейхаунд», даже не поинтересовавшись, куда это он отправляется. Через неделю они заехали домой, пробыли там несколько дней и исчезли не прощаясь – Майк считал этот обычай бессмысленным и придерживался его только с посторонними.
Вскоре они оказались в Лас-Вегасе; Майк углубился в изучение азартных игр, а Джилл устроилась статисткой в шоу. Ни петь, ни танцевать она не умела, но в этом западном Вавилоне ничего такого и не требовалось, вполне достаточно было дефилировать по сцене, улыбаясь, в роскошном наряде, состоявшем из невероятной высоты цилиндра и узкой золотистой ленточки, которая якобы что-то там прикрывала. Джилл не любила оставаться одна, без всякого дела, а Майк легко устраивал ее на любую приглянувшуюся работу. Сам же он был крайне занят, ведь казино не закрываются ни днем, ни ночью.
Майк строго держался установленных Джилл пределов и много не выигрывал. Выдоив очередное лас-вегасское казино на несколько тысяч, он тут же его покидал, не позволяя себе играть по-крупному, а под конец попробовал работать крупье. В движение шарика он не вмешивался, а только изучал людей, пытаясь грокнуть, зачем они играют. Он грокал мощное влечение, сходное с сексуальным, но в то же самое время неправильное.
Выходя на сцену в первый раз, Джилл считала, что посетители этого роскошного кабаре – самые заурядные лохи, пустое место, и тут же с удивлением обнаружила, что искренне наслаждается, демонстрируя им свое тело. Пришлось честно – с марсианской честностью – разобраться в этом неожиданном ощущении. Собственно говоря, ей и раньше нравились восхищенные взгляды мужчин – не всех, конечно, а привлекательных, до которых хотелось дотронуться. Ну а Майк? Тут история совсем другая. Джилл иногда даже обижалась, насколько мало значит для Майка вид ее тела – тела, которому он служил со всей страстностью, о какой только может помыслить женщина…
