Джубал замолчал и приложился к стакану.
– Подумай сам. Эти эсэсовцы – просто инструмент, – продолжал он, – а не какая-то там преторианская гвардия, выбирающая и назначающая цезарей. И кого бы ты хотел иметь цезарем? Какого ни на есть, но все-таки юриста, получившего воспитание в те далекие времена, когда эта страна была еще нацией, а не сатрапией в составе многоязычной империи, где в каждом углу – свои традиции… Дугласа, который на дух не переносит убийств? Или ты хочешь вышвырнуть его – нам это сейчас раз плюнуть, надуем при переговорах, и дело с концом, – вышвырнуть и получить генерального секретаря из какой-либо страны, где жизнь человеческая не ставится ни в грош, а политические убийства – древний, всеми уважаемый обычай? И что же тогда случится со следующим журналистом, любящим совать свой нос куда не просят, когда он ненароком забредет в темный переулок?
Какстон молчал; Харшоу, впрочем, и не ждал ответа.
– Как я уже говорил, СС – всего лишь инструмент. Людей, обожающих грязную работу, прорва, только свистни. И ты представляешь себе, насколько грязной может стать эта работа, если Дуглас твоими стараниями лишится большинства в Совете?
– Так что же, по-твоему, я не должен критиковать правительство? Когда они поступают гадко? Когда я знаю, что они поступают гадко?
– Ничего подобного. Этот омут нужно взбаламучивать, и почаще, чтобы черти не заводились. Да, мерзавцев надо гнать взашей – это весьма здравый политический принцип. И все же, прежде чем гнать в шею теперешних мерзавцев, стоило бы присмотреться получше к мерзавцам будущим. Демократия – очень плохая система правления, единственное ее оправдание состоит в том, что она гораздо лучше любой другой. Хуже всего то, что демократически избранные правители являются точным подобием своего электората, уровень получается предельно низкий, но куда же от этого денешься? Так что ты посмотри на Дугласа и задумайся: своим невежеством, своей тупостью, своим эгоизмом он весьма похож на среднего нашего гражданина – включая нас с тобой, – и все же хоть на вот столько, но поднимается над этим средним уровнем. А потом посмотри на человека, который может прийти ему на смену.
– Невелика разница.
– Велика-невелика, а все-таки разница. И разница между «плохим» и «худшим» ощущается значительно острее, чем разница между «хорошим» и «лучшим».
– И что же, по-твоему, должен я делать?
– Ничего, – пожал плечами Харшоу. – Ну, или почти ничего. Я сам все сделаю. Ты, главное, сдерживай на время переговоров свои охотничьи инстинкты и не кусай Джо Дугласа за ляжку. А в своей газетенке можешь воздать хвалу его «государственной мудрости»…
– А если стошнит?
– Только не на клумбу! В шляпу поймаешь. Вот послушай, что я сделаю и почему Джо Дуглас на это согласится. Начнем с главного правила: оседлал тигра, так держи его покрепче за уши.
– А если без красот красноречия? Поближе к теме.
– Слушай и не возникай. Если б у Майка не было ни гроша, тогда другое дело, но он имел несчастье унаследовать умопомрачительное богатство, какое и Крезу не снилось. К тому же некий, пусть и весьма сомнительный, но политико-юридический прецедент – беспредельный по своей тупости со времени дела Фолла – Дохини, когда одного осудили за получение взятки от того, которого в даче этой взятки оправдали, – дает ему вполне реальный шанс на получение политической власти.
– Да, но…
– Не перебивай. Так вот, меня совершенно не интересует вся эта чушь насчет прав на марсианский престол; ровно так же я не считаю, что упомянутое богатство «принадлежит» Майку – он его не произвел. А даже и заработай он каждый доллар из этих бессчетных миллионов своими руками, «собственность» совсем не является таким естественным и самоочевидным понятием, как о том принято думать.
– Что-то я не въезжаю.
– Обладание чем бы то ни было – связь таинственная, почти мистическая, плод крайне сложных абстракций. Слов нет, наши теоретики права сделали все от них зависящее, чтобы напустить вокруг этого понятия еще больше тумана, – но я даже и не предполагал, насколько оно эфемерно, пока не взглянул на вещи с марсианской точки зрения. Марсианин не владеет ничем – даже собственным своим телом.
– Погоди-ка, Джубал. Собственность есть даже у животных. А марсиане – не животные, у них высокоразвитая цивилизация, с огромными городами и прочими прибамбасами.
– Ну да, конечно. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда». Никто не понимает имущественные права и «meus-et-tuus»
[10] лучше сторожевого пса. Но марсиане здесь ни при чем. Все имеющееся на их планете находится в совместном владении миллионов или там миллиардов старейшин, а по-нашему сказать – призраков; хочешь назвать такую ситуацию «собственностью» – бога ради, но только что от этого изменится?
– Слушай, Джубал, а что это все-таки такое – эти самые Старики?
– Тебе что, официальную версию?
– Нет, что ты сам об этом думаешь?
– Ладно, но потом на меня не ссылайся. Я думаю, что это – гэ на палочке, только и пригодное, что на удобрение сельскохозяйственных угодий. Суеверие, вбитое в голову парнишки с самых ранних лет, и настолько прочно, что обратно его не выбьешь.
– А вот послушаешь Джилл – так она во все это верит.
– Погоди немного, ты и от меня такое услышишь. Вежливость, нежелание обижать. Одна из лучших моих знакомых верит в астрологию – так разве посмею я с ней спорить? Способность людей верить в вещи, кажущиеся мне невероятными, – от столоверчения до гениальности их сопливых отпрысков – поистине безмерна. Лично я считаю любую веру проявлением интеллектуальной лености, но спорить об этом не желаю, потому что редко когда способен доказать ее несостоятельность. Майкова вера в Стариков ничуть не иррациональнее веры в то, что молением о дожде можно изменить динамику атмосферы. Вдобавок все козыри у него: он на Марсе был, а я – нет.
– М-м-м… должен признаться, Джубал, я и сам верю в бессмертие души, ну – почти верю. И все же какое счастье, что мной не помыкает призрак деда. Заполошный был старикашка.
– Вот и мой тоже. Да ведь и я – заполошный старикашка. И все равно, разве можно отнимать у гражданина право голоса на том лишь ерундовом основании, что он, видите ли, помер? Я вот помню городок, где провел детство, – так у нас в избирательных списках покойников было чуть не больше, чем живых, ну прямо чистый тебе Марс. И всех это вполне устраивало. Как бы там ни было, наш общий знакомый Смит не может ничем владеть – ведь все принадлежит Старикам. Вот и объясняй этому олуху, что он – собственник миллиона с лишком акций «Лунар энтерпрайзес» и лайловского двигателя, не считая всякой прочей движимости-недвижимости. И какая разница, что первоначальные владельцы всей этой хурды-мурды померли, померли – значит стали Стариками, а Майк ни за какие коврижки не будет соваться в дела Стариков.
– М-м… вот же так его и туда. Получается, он неправоспособен?
