– Секундочку. – Махмуд повернулся к Майку и сказал что-то по-марсиански.
На лице Майка появилось легкое удивление.
– «Грок» – это «пить».
– Но не думайте, что все так просто, – продолжил Махмуд. – Я могу назвать сейчас сотню других английских слов – и Майк согласится с каждым из них. Причем это будут слова, обозначающие совершенно различные – в нашем представлении – понятия, и даже не просто различные, а противоположные. «Грок» охватывает все эти понятия, вместе взятые. «Грок» обозначает и «любовь», и «страх», и «ненависть» – ненависть настоящую. В марсианской структуре мира невозможно ненавидеть нечто смутное и неопределенное; прежде чем ненавидеть, необходимо грокнуть предмет своей ненависти, понять его с такой полнотой, что ты сольешься с ним, а он – с тобой. И только тогда ты можешь ненавидеть, фактически – самого себя. Но отсюда с неизбежностью следует, что ты и возлюбил этот предмет, и воздал ему хвалу, и возрадовался, что он – такой, какой он есть. И возненавидел его. Я сильно подозреваю, что рядом с марсианской ненавистью любое, даже самое черное и зловещее земное чувство – не более чем легкая неприязнь.
Лицо Махмуда перекосилось.
– «Грок» означает «полностью идентифицироваться». Наше выражение «мне от этого больнее, чем тебе» имеет вполне определенный марсианский привкус. Похоже, марсиане инстинктивно знают истину, которой – с превеликим трудом и не сразу – научила нас современная физика: в процессе наблюдения наблюдатель взаимодействует с наблюдаемым. «Грок» – это понимать настолько полно, что наблюдатель становится частью наблюдаемого, – сливаться, смешиваться, терять свою индивидуальность в совместном переживании. Это слово обозначает почти все, что мы знаем как религию, философию и науку, – и в то же время оно значит для нас не больше, чем цвет – для слепого. – Он немного помолчал. – Джубал, если бы я порубил тебя на куски и сварил супчик, то и супчик, и все, что я бухнул в кастрюлю на приправу, все бы вы грокнулись, – а если бы я съел эту тошниловку, то мы бы грокнулись все вместе, и ничто не было бы утрачено, и не имело бы никакого значения – кто из нас кого съел.
– Для меня – имело бы! – твердо возразил Джубал.
– Ты не марсианин.
Махмуд снова поговорил с Майком по-марсиански.
– Да, – кивнул Майк. – Ты говорил правильно, брат мой доктор Махмуд. Я говорил то же самое. Ты еси Бог.
– Вот видите? – в отчаянии пожал плечами Махмуд. – Абсолютная безнадежность. Ничего я от него не добился, кроме этого вот богохульства. Мы не умеем думать по-марсиански. И не будем уметь. Не можем.
– Ты еси Бог, – спокойно, словно соглашаясь со словами Махмуда, повторил Майк. – Бог грокает.
– Давайте о чем-нибудь другом. Джубал, это, конечно, наглость с моей стороны, но не найдется ли у братства еще бутылки джина?
– Сейчас принесу! – живо откликнулась Доркас.
То ли благодаря нелюбви Джубала ко всем и всяческим церемониям, то ли благодаря тому факту, что все гости принадлежали к одной с ним породе – образованные, известные в мире люди, которым совершенно ни к чему выпячивать себя на первый план, – как бы там ни было, впервые собравшаяся компания чувствовала себя легко и раскованно, словно на семейных посиделках. Всех четверых объединяла почти отцовская забота о Майке. Даже доктор Махмуд, вечно настороженный в обществе людей, не разделяющих единственную истинную веру и не подчиняющихся воле Бога всеблагого и милосердного, позволил себе расслабиться. «Молодец все-таки Джубал, что читает Писание Пророка… да и женщины у него, если разобраться, далеко не костлявые, хоть сперва и показалось… Вот, скажем, темненькая… нет, такие мысли нужно выкинуть из головы, решительно и сразу. Я здесь гость».
Ему очень нравилось, что эти женщины не трещат без умолку, не встревают в серьезную мужскую беседу, но зато приветливы и гостеприимны и очень расторопны. Вот только возмутительное, лишенное всякого почтения отношение Мириам к хозяину дома… да ведь и это вполне невинная вольность; в семейном кругу, когда все вокруг свои, кошкам и любимым детям позволяется очень многое…
Джубал объяснил, чем именно они сейчас заняты: просто сидят и ждут известий от генерального секретаря.
– И если все путем, долго ждать не придется. К вечеру все устроится, а если нет – соберемся и махнем домой. Вернуться никогда не поздно. А вот останься мы во дворце, у Дугласа появилось бы искушение поторговаться. Нет, здесь нам проще – пошлем его подальше, и всех делов.
– Торговаться? – переспросил ван Тромп. – Ты же и так отдал ему все, что только можно.
– Далеко не все. Дуглас предпочел бы получить власть над имуществом Майка раз и навсегда… а не вот так, в зависимости от хорошего поведения, с постоянной угрозой передачи этой власти человеку, которого он ненавидит, а именно – вон тому мерзавцу с невинной улыбкой, брату нашему Бену. Кстати сказать, найдутся и другие покупатели. Вот, к примеру, этот невозмутимый истукан Кун. Я же его в зале буквально измордовал, он меня теперь с… со всем чем угодно сожрать готов. И тем не менее прибежит как миленький – если, конечно, сумеет придумать какие-нибудь соблазнительные для нас условия, прежде чем Дуглас даст свое согласие. А здесь его к нам не пустят. Кун – одна из главных причин, почему мы едим и пьем только свое.
– Неужели и вправду есть основания для беспокойства? – удивился Нельсон. – А я-то было решил, что ты – шибко большой гурман, не доверяющий незнакомым поварам. Чтобы в такой приличной гостинице – и отравили? Не верится как-то.
– Свен, – горестно покачал головой Джубал, – никто не собирается травить тебя. И все равно твоя супруга может остаться вдовой – по той лишь причине, что тебе вздумалось разделить трапезу с Майком.
– Ты что, правда так думаешь?
– Свен, ты можешь заказать сюда из буфета все, что твоей душе угодно. Но я и сам ни к чему не притронусь, и Майку не позволю. Они знают, где мы находимся, и понимают, что действовать нужно как можно скорее – уже через пару часов будет поздно. Потому я обязан исходить из предположения, что каждый здешний официант подкуплен Куном… а может – и еще двумя-тремя подобными деятелями. Ты не думай, я не от собственной тени шарахаюсь, просто сейчас моя главная забота – сохранить этого парнишку в живых, хотя бы до того момента, когда будет обезврежена олицетворяемая им власть. Когда его смерть перестанет быть кому-либо выгодна.
Джубал вздохнул.
– Вот ты подумай о пауке «черная вдова». Маленькая, робкая тварь, полезная и симпатичная: спинка блестит как лакированная, да еще узор вроде песочных часов, одним словом – прелесть. Но только, к величайшему своему несчастью, тварь эта имеет силу, непомерно большую для крохотного своего тельца. Вот ее и давит каждый встречный-поперечный.
– «Черной вдове» некуда деться от своего яда.
– Ровно в том же положении и Майк. Правда, он не такой симпатичный, как эта арахнида…
– Да у тебя совесть-то есть? – возмутилась Доркас. – Ну как можно говорить такие гадости? К тому же это неправда.
