Я покосился на прапора – он насторожился и теперь пожирал меня глазами.
– Не сомневайтесь, Николай Иванович, подойдет. И языки знает, и физически подготовлен не хуже наших Рэмбо, и оружием владеет превосходно. Прапорщик Лобанов-Ростовский, пилот-наблюдатель; успел отличиться, командуя при Альме пулеметной ротой. Помните сводку? Это он устроил такой разгром зуавам. И принца Наполеона в плен взял вместе с Вашим Высочеством, разумеется. – Я поклонился в сторону Великого князя.
– Костя, покажитесь, не стесняйтесь. Не гимназистка, чай…
Глава вторая
I
Пароход «Улисс».
2 октября 1854 г.
Игорь Белых, капер
Оплывшая сальная свечка коптила перед образом святого Николая. Дядя Спиро держал открытой дверь «шкиперской» – крошечного курятника на полубаке, где он позволял себе прикорнуть на часок-другой между вахтами. Белых замечал, как члены команды «Улисса» – и греки, и казачки, даже его спецназовцы, – крестятся, пробегая мимо. Святой покровитель судна, иначе нельзя! Капитан-лейтенант думал, что старик Капитанаки подберет на эту высокую должность сугубо греческого святого, но дядя Спиро обстоятельно объяснил: «На вапоре
[13] всякие люди есть – русские, греки, болгарин, даже немец. Святого Николая все знают, всем он в соленых волнах заступник, за всех молитвенник!» Белых не был уверен, что лютеранин Лютйоганн почитает хоть каких-то святых, но спорить не стал. Старику виднее.
Дядя Спиро учил Ваньку Калянджи бросать лаг. Белых лениво наблюдал, как парень закидывает подальше треугольную дощечку и, шевеля губами, считает узлы на сбегающем с деревянной вьюшки лаглине. Сколько насчитает за полминуты – такова и скорость в узлах.
Время засекали по маленьким песочным часам. Вместе с вьюшкой лага они составляли половину навигационных инструментов «Улисса»; еще был хромой, зеленый от старости латунный циркуль, позаимствованный из допотопной штурманской готовальни (Белых разглядел на его ножке полустертое клеймо гамбургского мастера и год выпуска, 1743-й), и десятифутовый лот. Этот нехитрый инструмент помогал старику Капитанаки определяться с удивительной точностью. Грек подолгу рассматривал образец грунта, прилипший к салу, вмазанному в донце лота, нюхал его. Потом вытаскивал складной нож, аккуратно срезал «пробу» и выкладывал на люк. Пять-шесть таких «образцов» – и, немного пожевав губами, дядя Спиро безошибочно определял положение судна.
Белых уже три дня наблюдал за этим священнодействием. Стоял мертвый штиль, на море лег густой туман, пароход по-черепашьи полз вдоль близкого берега. Доверять картинке на экране «Фуруны» старик отказывался категорически. Белых извлекал из ящика, оббитого от сырости медью, старую засаленную карту, находил похожий контур береговой линии и изумленно качал головой: за три дня дядя Спиро не ошибся ни разу!
Лютйоганн, не разделявший скептического отношения грека к электронике, предлагал двигаться в трех-четырех милях мористее. Но дядя Спиро и слушать не хотел: «туман, штиль, турок к берегу жмется, здесь ловить его будем!» И снова оказался прав – на экране то и дело вспыхивали отметки от мелких посудин. По большей части это были рыбачьи шаланды, попадались и каботажные суда, ходившие между Варной и Констанцей. Их ловили и обыскивали. До стрельбы не дошло ни разу: перепуганные турки и греки, из которых в основном и состояли команды, не помышляли о сопротивлении. Капитанаки с Тюрморезовым просматривали судовые бумаги, беседовали со шкипером. Порой для допроса привлекали молодого Калянджи – парень отлично знал турецкий и к тому же демонстрировал остроту ума, полезную в ремесле дознавателя. Белых, не понимавший ни слова, осматривал груз (пшеница, овес, ячмень, мешки с мукой, солью, бочонки с маслом или соленой рыбой). Когда допрос заканчивался, консилиум в лице Белых, Капитанаки и Лютйоганна принимал решение относительно судьбы приза. Тут было три варианта: если груз представлял коммерческий интерес, на «трофее» поднимали русский трехцветный коммерческий флаг, сажали пару-тройку одесских греков, устрашающе увешанных тесаками и пистолетами, и под их присмотром пленные матросы уводили судно в Одессу.
Если добыча не представляла особой ценности, то по команде дяди Спиро дюжие молодцы с «Улисса» прорубали топорами днище обреченной посудины, и через четверть часа она пускала пузыри под горестные вопли выгребающей к берегу команды.
Тюрморезов кровожадно предложил приканчивать хотя бы шкиперов, но Белых не одобрил – не хотел отягощать карму ненужным душегубством. Таких пленников держали в трюме парохода, в специально отгороженном загончике.
За три дня сумели изловить восемь турецких посудин. Две после осмотра отпустили, поскольку они были полны пассажиров, насмерть перепуганных румын, татар, турок, женщин, детей. Еще две утопили, остальные отправились в Одессу, и теперь новоявленные джентльмены удачи подсчитывали грядущие барыши – команде полагалась существенная доля призовых денег.
* * *
Белых устроил Фро в каюте, ранее принадлежавшей капитану «Саюк-Ишаде». Это было единственное по-настоящему удобное помещение на пароходе, и капитан-лейтенант занял его без малейшего зазрения совести, предоставив остальным своим спутникам трюмы и кубрик. Сам же вместе со спецназовцами устроился в надстройке под мостиком, между колесными кожухами. «Непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп» широких плиц об воду было здесь особенно громким и поначалу сильно раздражало. На пароходе некуда деваться от механических звуков: пыхтения паровой машины, скрипа гребных колес, клокотания пара в медном котле, до половины торчащем из палубы. Это сооружение вызывало у Белых оторопь – он много читал о взрывах пароходных котлов.
Ганс Лютйоганн разделял опасения спецназовца, а вот членов машинной команды ничуть не смущала ненадежность этого шедевра стимпанка. Вот что значит технический прогресс – представления о безопасности, что у Белых, что у немца, разительно отличаются от принятых в середине XIX века.
* * *
Фро встретила его, как и подобает пиратской подруге, в окружении атрибутов их нового ремесла. Ефросинья Георгиевна Казанкова, любимая племянница графа Строганова, устроилась на широкой кровати посредине капитанского салона. Слева от ложа, на тумбочке, возлежал огромный револьвер «Кольт № 2» тульского производства, а рядом с ним – карманный капсюльный пистолетик с перламутровой рукояткой и поворотным блоком из пяти стволов. В углу – семилинейный кавалерийский штуцер, на переборке красуется темно-малиновый персидский ковер. На нем с изяществом развешено дорогое, в серебре, золоте и каменьях, холодное оружие – кавказские, йеменские и индийские кинжалы, ятаганы, двулезвийные навахи из Толедо, вычурные дамасские сабли. Белых, увидев впервые эту роскошь, удивился, но Фро объяснила, что это – часть оружейной коллекции покойного супруга, взятая в плавание из чисто декоративных соображений. «А кроме того, дорогой, – добавила женщина, – ты сможешь награждать своих воинов этими клинками за храбрость и прочие отличия. На воинской службе они не состоят, ордена и медали им не положены, так пусть будет хоть это! Я знаю греков и казачков – для них хороший клинок лучше любой медали!»
