О том же писал в дневнике и Матюшкин: «Должно себе представить положение такого пленника: привыкши всегда к свободной кочующей жизни, он вдруг делается совершенною машиною, работает весь день для монахов, пьёт и ест в указанный час весьма скудно…» Матюшкин же сообщал, что «первые два-три года» новые рабы католического Бога и его служителей «ходят в цепях».
Любопытно, что Отто Коцебу, бывший в тех же местах в 1816 году, писал: «…известно, что войско в Калифорнии служит только для защиты миссий от нападений диких народов; кроме того, оно помогает духовенству обращать дикарей в христианство и удерживать обращённых в новой вере». Это лишний раз доказывает, что даже умный человек может смотреть и ничего не увидеть — если видеть не хочет.
Зато, как сообщал Матюшкин, когда «испанцы распространяют свою травлю за людьми до самой Большой Бодеги… все индейские племена сбегаются под пушки Форт-Росса». И хотя Кусков дать им защиты не мог, не вступая в непримиримый конфликт с испанцами, аборигены имели возможность сравнивать испанцев и русских, и это сравнение было не в пользу первых, зато — в пользу последних.
Показательно, что так же лояльно относились к русским и в более цивилизованых местах испаноязычной Америки. Например, вскоре по выходе из Рио-де-Жанейро «Камчатка» встретила в море русское купеческое судно «Двина» из Архангельска, шедшее из Буэнос-Айреса в Гамбург. Командир «Камчатки» — Василий Головнин, описывая встречу, отмечал, что, по словам капитана «Двины», к русским «инсургенты» — сторонники независимости Южной Америки — относятся особенно хорошо. Они оказывали капитану «особенное перед другими командирами купеческих судов уважение и не иначе называли его как капитаном великой нации (выделено Головниным. — С.К.)».
А вот что записал об этой встрече в дневнике Литке: «По словам шкипера («Двины». — С.К.)… инсургенты… весьма радовались, видевши у себя судно, принадлежащее, как они говорили, великой нации. Итак, слава России гремит во всех концах вселенной! О, дражайшее моё отечество! Народы тебе удивляются, завидуют славе твоей, но слава сия стоит тебе весьма дорого! О! Когда придёт то время, что внутреннее твоё благосостояние будет равняться внешнему твоему величию!»
До заключения первой унизительной «тихоокеанской» конвенции с англосаксами оставалось всего шесть лет и двадцать три года — до продажи того Форт-Росса, который имела промежуточным финишем «Камчатка» в 1818 году.
Правителем Форт-Росса в 1818 году (и до 1821 года) оставался постаревший его основатель Кусков, о котором и Матюшкин, и Литке отозвались равно уважительно и тепло. Причём, как записал Литке, Кусков жаловался, что «гишпанцам дают потачку», и вздыхал: «Эдак, пожалуй, дойдут до того, что и выгонят нас». Местные испанцы действительно постоянно давили на Кускова, осенью 1815 года даже взяли в плен промысловую партию из 24 кадьякских эскимосов во главе с Таракановым, и этот инцидент разбирал Коцебу в 1816 году. Но для особо решительных действий испанцы не имели ни реальной силы, ни особого желания. К тому же Кусков, как уже было сказано в своём месте, заключил с местным индейским вождём договор, «которым, — писал Литке, — сей последний уступает всю землю, им занимаемую (чуть ли не всю Калифорнию), во владение Российского императора и сам себя с подданными подвергает его правительству».
Конечно, этот договор, как верно замечал Литке, «с человеком, не знающим ни грамоты, ни языка и вообще не имеющим малейшего понятия о том, что значит договор, может служить только придиркою, а не основательным правом», но в случае официальных демаршей России «договор» мог бы иметь и своё положительное значение, тем более что в истории европейских колониальных занятий заморских территорий прецеденты отыскивались. Так или иначе, права России на земли Форт-Росса сохранялись скорее де-факто, чем де-юре, и Литке не без горечи записывал в 1818 году в дневнике:
«…Но такого рода дела решаются не иначе, как в кабинетах… правительств. Гишпанский, думая, может быть, что наше правительство за сие вступится, не делает никаких представлений, почему и наше молчит… Однако… Государь наш столь мало расположен признавать законным то, что не есть законно, что, узнав всё дело в настоящем виде, при малейшем протесте гишпанского правительства нисколько не поколеблется повелеть компании оставить сие место. В сём ещё более можно быть уверену, если знать, с какой стороны его величество смотрит вообще на такие дела».
Человек вполне монархических, позднее — даже консервативных, взглядов, Литке, сам того, конечно, не желая, охарактеризовал двойственность политики Александра убийственно точно— как в отношении Форт-Росса, так и в отношении Русской Америки и вообще всей России и её интересов. Александр не только был несклонен признавать законным то, что «не есть законно», но был склонен не признавать законным даже то, на что Россия могла претендовать по вполне очевидным обстоятельствам.
А ДАЛЕЕ события развивались так…
В 1821 году Мексика провозгласила независимость от Испании, и уже в 1822 году в Форт-Росс прибыл мексиканский комиссар Ф. де Сан-Висенте с требованием к сменившему Кускова К.И. Шмидту ликвидировать русскую колонию. Но сделано это было вряд ли по собственной инициативе мексиканцев — проблема была не в их претензиях, а в том, что дело шло к аннексии Верхней Калифорнии Соединёнными Штатами. США тогда изображали «сближение» с Россией (позднее, уже при Николае, им в этом активно подыгрывал проамериканский российский посланник в США Бодиско), и поэтому действовать им приходилось окольными путями — через свои мексиканские креатуры. Ведь одно дело — ликвидировать Форт-Росс руками мексиканцев, и совсем другое дело — самим США потребовать от России ликвидации Форт-Росса. Так можно было разозлить даже лояльного к «легитимности» царя Александра, а впереди у США были петербургские переговоры о затеваемой ими русско-американской Конвенции 1824 года по Тихому океану. После заключения этой Конвенции полулегальное положение Форт-Росса сохранилось, поскольку его статус не был в Конвенции определён.
Шли годы… Серьёзного государственного подкрепления не получали ни Форт-Росс, ни Русская Америка. Постепенно окружаемый американцами, Форт-Росс можно было бы за Россией и удержать, но для этого нужна была сила государственной воли, а её-то Николай I и не имел.
11 апреля 1833 года губернатор Верхней Калифорнии генерал Хосе Фигероа обратился из Монтерея к тогдашнему Главному правителю Русской Америки Фердинанду Петровичу Врангелю с письмом. Фигероа писал Врангелю, что «мексиканское правительство… изъявляет желание, если возможно, через почтенное посредство Ваше, войти в дружеские отношения и согласие с императорским с. — петербургским кабинетом». Это был зондаж готовности России признать независимость Мексики в обмен на признание российских владений в Калифорнии. Но инструкций из Петербурга на сей счёт Врангель не имел и не получил.
В 1836 году Врангель, пробыв с 1830 по 1835 год Главным правителем Русской Америки, возвращался в Россию. По пути он заехал в Мехико и имел встречу с исполняющим обязанности министра иностранных дел Мексики Хосе Мария Ортис Монастерио — опытным дипломатом. В своём «Дневнике путешествия из Ситхи в Санкт-Петербург через Мексику» Врангель подробно освещает этот момент и неофициальные переговоры с Монастерио. И из записки Врангеля, поданной Главному правлению РАК 7 июня 1836 года, следовало, что в случае признания Россией независимости Мексики и заключения торгового договора Мексика не только признает права России на уже занятые территории вокруг Форт-Росса, но позволит расширить их. Врангель прямо заявлял: «Дипломатическому агенту России в Мексике по заключении торгового трактата будет нетрудно, думаю, утвердить за Россиею колонию Росс и, определяя границы сей колонии, можно оные отодвинуть на два десятка миль к востоку, югу и северу, чему не встретится затруднений… Необходимо польстить тщеславию молодой республики, и тогда только, а не прежде, доводы будут убедительны и может возродиться симпатия к России».
