Проблема ядовитости английской красной, оранжевой и лиловой красок также коснулась мужчин из рабочего класса, солдат и даже детей, носивших цветную одежду гораздо более открыто, чем их буржуазные сограждане в ярких чулках. В 1869 году в медицинском журнале La Lancette française вышла статья о случае отравления капитана дальнего плавания французского флота цветной рубашкой. В декабре 1868 года «Капитан Б.», зашел в порт города Грейт-Ярмут (Англия). Не располагая чистой одеждой после многомесячного плавания, он приобрел прекрасную амарантовую, или карминно-красную, рубашку в темно-фиолетовую полоску в магазине дешевого готового платья, заплатив за нее всего десять шиллингов. Надев рубашку без предварительной стирки, капитан проносил ее пять дней подряд
[326]. Накануне отбытия во Францию моряку пришлось снять обновку, поскольку его кожа, волосы и внутренняя часть губ окрасились в несмываемый красный цвет, который не удавалось вывести ни горячей водой с мылом, ни спиртом. Однако, заболев пневмонией, он был вынужден надеть ее вновь, и тогда обильное лихорадочное потоотделение смертельно больного капитана спровоцировало новую, еще более тяжелую кожную реакцию, чуть не убившую «мужчину в полном расцвете лет и с прекрасным здоровьем»
[327]. Врач-француз надеялся, что моряки впредь не польстятся на цветастую английскую ткань, однако еще одна статья, вышедшая через четыре года после инцидента, сообщала о новых случаях отравления: солдат-зуав отказывался выбросить свою красную рубаху, не веря, что такая прекрасная вещь могла быть причиной его недуга
[328]. Можно сказать, что страсть широкого потребителя к ярким цветам, развитие химического производства, реклама новых красителей и все расширяющаяся база медицинских знаний о потенциальных угрозах соперничали за внимание общественности на всем протяжении второй половины XIX столетия.
На лондонской Международной выставке здоровья (1884) коммерческие организации наживались на страхах потребителей, продвигая такие товары, как «знаменитое» вручную пряденое и вручную тканое ирландское галвейское белье из фланели, окрашенной растительными красками из корня марены и индиго
[329]. К концу XIX века хромофобия была знакома всем. В 1892 году Ада Баллин, эксперт в области женского и детского здоровья, решительно заявила: «Нельзя допускать контакта кожи с каким бы то ни было окрашенным предметом одежды»
[330]. Отныне не только зеленый, лиловый и красный, но и все прочие цвета считались опасными. Конечно, цвет не исчез из гардероба полностью, но мода эдвардианской эпохи на белые хлопковые платья и модернистские «чистые» белые стены, возможно, стала как следствием того, что широкая публика получала все больше медицинских знаний, так и результатом многолетних общественных кампаний и выставок «гигиенистов» и реформаторов костюма
[331]. Развитие микробной теории и токсикологии также повлияло на переход к белым, некрашеным тканям, поскольку их было легко стирать и хлорировать для дезинфекции. Масштаб последствий, которые влекло за собой использование зеленого красителя и мадженты, значительно сократился к 1890-м годам. Однако благодаря новым красильным технологиям рынок наводнили другие дешевые, но высокотоксичные побочные продукты анилинового производства, в частности нитробензол. Это вещество входило в состав обувной ваксы, крашеных мехов и косметики.
Черная смерть
Мы все одеты в черное, будто люди, которых постигла утрата.
В XIX веке женщины блистали, словно драгоценные изумруды или яркие «лиловые райские птицы», в бальных нарядах цвета мов. Мужчины в тот машинный век предпочитали сдержанный представительный черный цвет. Почти столь же сложный в уходе, как чистый безукоризненно белый, подлинно насыщенный черный цвет был привилегией состоятельных людей. В костюмных тканях дешевый черный краситель быстро выцветал, приобретая грязно-зеленый или желтый оттенок, а ботинки и туфли в отсутствие ваксы теряли блеск и покрывались брызгами грязи. Белый был излюбленным цветом европейских леди: они носили перчатки, прятались от солнца под зонтиками и наносили отбеливающий крем «Жидкий жемчуг» на основе свинца, чтобы придать лицу аристократическое мягкое белое сияние
[333]. Джентльменам приличествовало носить густой черный цвет, и мужчины прекрасно осознавали весь свой лоск в буквальном смысле этого слова – они тратили изрядное количество времени и сил, чтобы блюсти внешний вид любыми доступными средствами. Сверкая глянцевым отливом вороненой стали, мужские аксессуары обрели эстетику, которую можно было бы обозначить как «техногенное возвышенное»: черные туфли из блестящей лаковой кожи, которым вторили глянцевитые цилиндры, отделанные тончайшим шелком. Возникла целая индустрия «чернения», помогавшая поддерживать требуемое черное покрытие мужской обуви. Армия бедных, часто бездомных мальчишек-чистильщиков обуви без устали трудилась на городских улицах, получая за свои услуги гроши, а обувь состоятельных людей начищали их домашние слуги. Аннотация к фотографии «Независимый чистильщик обуви», сделанной Джоном Томсоном в 1877 году для авторского сборника «Уличная жизнь Лондона», показывает, как полиция преследовала мальчиков, которые не могли позволить себе приобрести лицензию за пять шиллингов: иногда они отбирали у них и ломали подставки для ботинок, выливали ваксу. Этим ремеслом не разрешалось заниматься молодым и трудоспособным мужчинам. На фотоснимке мы видим джентльмена, замершего в узнаваемой позе, стоя на одной ноге, вторую он доверил мальчику лет восьми или девяти. Ребенок тщательно начищает его сапог, «надеясь каждый раз, когда у него выдается несколько свободных минут, чисткой господской обуви заработать на улице несколько пенни», чтобы помочь матушке, ухаживающей за отцом-инвалидом
[334].
