Иностранные дипломаты в каждой депеше информировали свои правительства о политическом раскладе при российском дворе. Пецольд сообщал, что высшие сановники успешно надавили на Остермана, уклонившегося было от поддержки соперника. Мардефельд указывал на отсутствие сплоченности среди сторонников Анны и бестолковость ее ближайшей подруги-фрейлины — «прекрасной, но глупой Менгден»; он же узнал, что Остерман посоветовал принцессе просить для себя регентство у умиравшей императрицы, а та хотела, чтобы с этой просьбой к ней обратились кабинет-министры91.
Однако сама принцесса Анна проявила характер и отказалась поддержать прошение о назначении герцога регентом, поскольку, по данным английского посла, сама рассчитывала получить власть. На переданное ей то ли кабинет-министрами и фельдмаршалом Минихом, то ли некоей «известной особой» предложение Бирона поддержать его она учтиво ответила, что «никогда не мешалась в дела государственные, а при настоящих обстоятельствах еще менее отваживается вступать в оные; что хотя императрица, по-видимому, в опасности жизни находится, однако с помощью Божией и учитывая ее возраст, может выздороветь, и потому, если ее величеству представить об упомянутом, то сие значит снова напоминать о смерти, к чему она, принцесса, приступить отнюдь не соглашается; что если ее императорскому величеству всемилостивейше благо-угодно было принца Иоанна избрать наследником престола, то и нельзя сомневаться, чтобы ее величество не соизволила сделать нужные и о государственном правлении распоряжения; потому всё оное и предоставляет она на собственное ее величества благоусмотрение; а впрочем, не неприятно ей будет, если императрица благоволит вверить герцогу регентство во время малолетства принца Иоанна». Этого было вполне достаточно. Как заметил Финч, «слова ее были перетолкованы в этом смысле»92.
Началось приведение подданных к присяге. В Петропавловском соборе в честь «благоверного государя, великого князя Иоанна» был совершен торжественный молебен. Однако дело с назначением регента обстояло, мягко говоря, не так гладко, как описано в рассказе Бирона. Императрица не только не просила своего фаворита занять этот пост — наоборот: составленное «клиентом» герцога А. П. Бестужевым-Рюминым (согласно его показаниям на следствии) «Определение» о регентстве Бирона с датой «6 октября» она не подписала и оставила у себя. Потерпев неудачу, Бестужев принялся за сочинение челобитной о назначении Бирона регентом, которую должны были подписать виднейшие сановники. Помогал ему генерал-прокурор Никита Трубецкой, а писал бумагу Андрей Яковлев. Одновременно Бестужев организовал еще одну «декларацию» в пользу герцога и призвал поставить под ней подписи более широкий круг придворных, включая старших офицеров гвардии «до капитан-поручиков»93.
Чтобы избежать какого-либо проявления протеста, расторопный кабинет-министр установил очередь, «впущая в министерскую человека только по два и по три и по пять, а не всех вдруг», хотя на следствии он показывал, что желающие сами толпились в очереди и их «такое число входило, сколко в министерскую вместитца». Миних-младший упоминал о полусотне человек, подписавшихся «понуждением». По данным саксонского посла, под «декларацией» были поставлены 197 подписей94. Таким образом, помощники герцога подготовили обоснование провозглашения его регентом даже в том случае, если бы умиравшая Анна отказалась это сделать. В результате Бирон спокойно мог утверждать, что без всякого его участия почти 200 человек «добровольно» выдвинули его персону на высший государственный пост в империи, о чем сам он — сама скромность — якобы узнал только спустя сутки.
Применялись и другие, проверенные во время прежних «дворских бурь» меры. Принцессу Анну старались надолго не оставлять наедине с императрицей, а Антон Ульрих был допущен к ней лишь однажды, 8 октября. Не всегда пускали к умиравшей и Елизавету (это обстоятельство будет следствием поставлено в вину Бирону)95.
По всей вероятности, ситуация была для курляндца и его окружения отнюдь не беспроигрышной. «Согласие» Анны Леопольдовны на регентство — даже если таковое и имело место — стоило немного, а отправить мать императора в застенок или ссылку было невозможно. Безуспешными остались и робкие попытки изменить ситуацию со стороны ее мужа: Антон Ульрих то посылал адъютанта разведать о происходившей в Кабинете подписке, то отправлялся за советом к Остерману Опытный царедворец намекнул своему протеже, что действовать можно только в том случае, если у него есть собственная «партия»; при ее отсутствии разумнее присоединиться к большинству96.
Но, видимо, перед Бироном были и более серьезные препятствия, чем брауншвейгско-мекленбургская чета. В донесениях Шетарди, Мардефельда и австрийского резидента Н. Гогенгольца от 14 октября, а затем и шведского посла Э. Нолькена опять появились сообщения о, казалось, уже отвергнутой идее регентского совета из двенадцати человек, в котором принцессе Анне должно было принадлежать два голоса97. Шетарди 15 октября отметил, что курляндский герцог ведет переговоры с Финчем, а шведский посол доложил, что целью этих переговоров является помещение состояния герцога в английские банки.
Правда, в опубликованных депешах Финча не сообщается о подобном визите — в них вообще нет сведений о событиях, происходивших в придворных сферах между 11 и 15 октября. Мардефельд же передал в Берлин, что Бирона не ввели в состав регентского совета и его слуги уже начали прятать имущество98. Эти сообщения имели под собой основание: после свержения Бирона оказалось, что он успел значительную часть своих движимых ценностей отправить в курляндские «маетности», где их и пришлось разыскивать специально посланным чиновникам99.
Но попытки изменить ход событий не удались. Как сообщали Шетарди и Нолькен, в среду 15 октября Бирон использовал последнее средство — бросился в ноги к Анне. Умиравшая государыня не смогла отказать единственному близкому ей человеку. Позднее герцог признавал, что был заранее извещен врачами о неминуемой смерти императрицы и желал любой ценой получить ее санкцию на регентскую власть100. В тот же день или (согласно имевшейся в 1741 году в распоряжении следователей собственноручной записке Бестужева) на следующее утро «определение» о регентстве было подписано101. Если верить Мардефельду, то уже тогда, то есть еще при жизни Анны Иоанновны, регенту присягнули высшие чины империи102. 17 октября 1740 года императрица скончалась между 21 и 22 часами в полном сознании, успев ободрить своего избранника: «Небось!»
Манифест о вступлении на престол нового государя призывал от его имени подданных: «…пока мы достигнем в семнадцать лет возраста нашего, о управлении государственных как духовных, военных, так политических и гражданских дел вышепомянутый, учиненный от любезнейшей нашей государыни бабки, блаженныя и вечнодостойныя памяти всепресветлейшей, державнейшей, великой государыни Анны Иоанновны, императрицы и самодержицы Всероссийской, устав, определение и всемилостивейший указ, без изъятия, по всеподда[н]нической своей вернорабской должности, свято и ненарушимо [бы] содержали». Далее следовал сам «устав» о регентстве Бирона, датированный 6 октября. Дата явно не соответствовала времени действительного подписания документа и давала основания заподозрить фальсификацию, о чем сразу же заговорили иностранные дипломаты103.
