«Резолюция на доклад из Кабинета:
1) Что надлежит до Понятовского, в том мы довольны, ежели он из детей своих одного пришлёт сюда в аманаты.
2) Пленным солдатам денег по 3 копейки в прибавок к провианту давать позволяется.
3) Шведских офицеров отпустить в их отечество, токмо со взятием с них такого под присягою реверсу письменно, чтоб они впредь ни противу нас, ни против наших союзников ни у кого в войсках служить не имели, и, посадя их на один галиот, отослать прямо в Стокгольм.
4) С артиллериею обождать до тех пор можно, покуда мы получим ведомость от Зунда.
И оное всё написав, подписать вам, министрам, и отправить.
Анна»
.
Для неё же готовились и были «читаны» расписанные «по пунктам» выписки из реляций российских дипломатов (А.Г. Головкина из Гааги, К. Бракеля из Копенгагена, П.И. Ягужинского из Берлина и др.) «с малыми ремарками, что разсуждается в ответ написать», а также экстракты доношении отправленного к австрийскому двору обер-шталмейстера К.Г. Левенвольде с мнениями, «что на оные ответствовать можно». Таким же образом подавались выжимки из донесений командующих армиями Миниха и Ласси с отметками, «что исполнено и какие указы посланы»
.
В 1730-е годы Россия после паузы вновь начинала проявлять внешнеполитическую активность: успешно вмешалась в Войну за польское наследство (1733–1735), посадила на трон Речи Посполитой своего ставленника — саксонского курфюрста, начала большую войну с Турцией, чтобы «уничтожить» позорный для России Прутский мир 1711 года.
Документы Кабинета показывают, что при выработке плана решающей кампании 1739 года императрица переправляла подаваемые ей доклады и «пункты» фельдмаршала Миниха аккуратному и осторожному Остерману — именно его рукой написаны черновые резолюции. Остерман отнюдь не был противником войны, но и одобрять все распоряжения Миниха и, соответственно, разделять с ним ответственность не спешил, часто оставляя решение «на его генерала фелтьмаршала собственное рассуждение» — и ответственность
.
Немногие известные письменные распоряжения Анны по поводу военных действий и внешней политики показывают, что и в этой сфере императрица здраво оценивала обстановку:
«Андрей Иванович, из посланных вчерашних к вам репортов и челобитной и в письмах, в которых он (фельдмаршал Миних. — И.К.) пишет к обер-камергеру, довольно усмотрите, какое несогласие в нашем генералитету имеется, чрез что не можно инако быть, как великой вред в наших интересах при таких нынешних великих конъюктурах. Я вам объявляю, что война турецкая и сила их меня николи не покоит; только такие кондувиты, как ныне главные командиры имеют, мне уже много печали делают; потому надобно и впредь того же ждать, как бездушны и не резонабель они поступают, что весь свет можеть знать. От меня они награждены не только великими рангами и богатством, и вперёд их я своею милостию обнадёжила, только всё не так, их поступки не сходны с моею милостию, того ради принуждена буду другие меры взять и через сие вам объявляю:
1. Нам одним Турецкое государство вовсе разорять или сгубить невозможно будет, и нынешнего года довольно это показало наше войско, как люди и лошади пропали; хотя на будущей год она (армия. — И.К.) и будет комплектована, только это все люди молодые будут.
2. По всем ведомостям Персия мир с ними хочеть делать.
3. Цесарь (австрийский император. — И.К.) до сих пор чрез своего министра Талмона больше наше дело испортил, им как помогал, и видится по всем делам, что они своим обнадеживанием нас довольствовать хотят. В июне месяце Остейн деклеровал, что в половине сентября подлинно цесарское войско в действо вступит против Порты, после того отложило до перваго октября. Сентябрь и октябрь по новому прошли, а ничего не сделали, и по ведомостям они своё войско по винтер-квартирам распускают.
4. Теперь надобно разсудить, и требую вашего совета:
— Что при таком несогласии наших генералитету делать и как им знать дать о их поступках, которые не только касаются до наших интересов, но и до чести нашей.
— Прусской (Прутский. — И.К.) трактат был великой вред и безчестье нашему государству, которой в ту пору из нужды был делан, и ежели такой способ найдётся, чтобы этот трактат уничтожен был, также старые наши границы присовокупить, не лучше ли войну прекратить, как при таких обстоятельствах, как выше сего помянуто, продолжить? Только как в том деле зачинать, то мы на ваше искуство и верность надеемся; вы можете обнадёжены быть, что я вас и фамилию вашу николи в своей милости не оставлю и желаем вам скорого здоровья и пребываю в милости.
Анна»
.
Это недатированное письмо Остерману написано, скорее всего, в конце 1736 года. После удачного начала Турецкой кампании армия с большими потерями отступила из Крыма, генералы перессорились, а союзники-австрийцы не помогли. Анну волновала не столько военная мощь Турции (хотя она и понимала, что в одиночку Россия воевать не может), сколько бесталанность «генералитета», отсутствие поддержки со стороны Ирана и Австрии.
Даже уменьшение количества высочайших подписей не означало самоустранение императрицы от участия в государственных делах — скорее свидетельствовало об освобождении её от утомительного знакомства с растущим объёмом входящих в Кабинет бумаг. В январе, феврале и марте 1735 года, согласно кабинетским журналам, туда поступило 287 документов (98 + 76 + 113), а за те же три месяца 1738 года — уже 1165 (соответственно 330 + 395 + 440). Бывали совсем горячие дни — так, 14 октября 1738 года министры должны были наложить 28 резолюций.
Опубликованные журналы Кабинета за десять лет поражают разнообразием проходивших через него дел и высокой степенью «ручного» управления государством, когда ни Сенат, ни отраслевые органы не рисковали брать на себя ответственность за решение не столь уж и сложных вопросов и оно передавалось на самый верх. Например, когда в июле 1735 года обнаружилось «умедление» с доставкой из Риги провианта для солдат и моряков Кронштадта из-за отсутствия кулей и рогож, соответствующие указания петербургскому обер-коменданту пришлось давать министрам Кабинета. А в марте 1738 года, когда новгородский вице-губернатор Бредихин признал свою неспособность определить «к делам» местных дворян — одни не были годны «за ранами и другими неудобностями», другие «не служили и живут в домех своих» или «паспортов и указов в губернскую канцелярию не подают», — кабинет-министры отправили дело в Сенат с повелением (едва ли, впрочем, действенным) «учинить постоянное определение… к каким делам именно и кого из живущих в домах взять позволить»
. Анна Иоанновна лично решала участь «закомплектных кобылиц» в гвардейских полках и одобряла образцы обер-офицерских палаток; к ней же министры носили на апробацию новый «адмиралтейский мундир» — как же не оценить покрой и шитьё?
Огромное количество времени (порой министры заседали «с утра до ночи») отнимали всевозможные дела финансового управления: проверка счетов, отпуск средств на разные нужды, рассмотрение просьб о выдаче жалованья. Позднее на первый план выдвинулись вопросы организации и снабжения армии в условиях беспрерывных военных действий в 1733–1739 годах. Наряду с принятием важнейших политических решений (о вводе русских войск в Польшу, строительстве флота, проведении рекрутских наборов и сборе лошадей для армии, борьбе с эпидемией, составлении «окладной книги» государственных доходов) Кабинет отдавал множество частных административных распоряжений: об экзаменах кадетов, «приискании удобных мест для погребания умерших», распределении сенных покосов под Петербургом, разрешении спорных судебных дел и рассмотрении бесконечных челобитных о повышении в чине, отставке, снятии штрафа и т. д. Первые вельможи империи разрешали постричься в монахи однодворцу из города Новосиля Алексею Леонтьеву, обсуждали челобитную украинского казака Троцкого о передаче ему имения тестя, лично рассматривали план и чертёж фасада каменного «питейного дома» и образцы армейских пистолетов и кирас; определяли, сколько дров и свечей в сутки должны выдавать хозяева находящимся у них на постое военным…
