Так что можно говорить о продолжавшейся «европеизации» российского двора — в смысле приближения к «стандартам» немецких королевских и княжеских дворов того времени. Правда, мало кто из писавших о царствовании Анны не упоминал о варварских охотах императрицы и её пристрастии к ружейной пальбе, шутовских выходках придворных «дураков» или свадьбе шута в «Ледяном доме». Но при этом нужно помнить, что «образцы» придворной европейской культуры также были в ту пору далеки от утончённости.
Германские дворы эпохи «старого режима» благонравием не отличались и жили по принципу «Der konig ist vergnugt, das land erfreut» («Когда король доволен, страна радуется»). Пить надлежало «в палатинской манере» — осушать стакан одним глотком; для трезвенников немецкие князья заказывали специальные ёмкости с полусферическим днищем, которые нельзя было поставить на стол, не опорожнив. После одной-другой сотни тостов наступало непринуждённое веселье: почтенный князь-архиепископ Майнцский с графом Эгоном Фюрстенбергом «плясали на столе, поддерживаемые гофмаршалом с деревянной ногой», чем немало удивили французского дипломата.
«Мы провели 4 или 5 часов за столом и не переставали пить. Принц осушал кубок за кубком с нами, и как только кто-то из компании падал замертво, четверо слуг поднимали его и выносили из зала. Было замечательно видеть изъявления дружбы, которыми мы обменивались с герцогом. Он обнимал нас, и мы обращались к нему по-дружески, как будто знали друг друга всю жизнь. Но под конец, когда стало трудно продолжать пить, нас вынесли из комнаты и одного за другим положили в карету герцога, которая ждала нас внизу у лестницы», — восторженно описала французская дама тёплый приём у герцога Карла Ойгена Вюртембергского.
«Я есть отечество», — заявлял этот «швабский Соломон», кстати, такой же страстный лошадник и охотник, как и Бирон с Анной. Карл Ойген содержал огромный двор в 1800 человек, оперную и балетную труппы, но при этом иногда порол своих тайных советников и хотел организовать полк, где все офицеры были бы его побочными сыновьями от сотни любовниц. В таком масштабном осчастливливании дам он был не одинок — баденский маркграф завёл себе целый гарем, за что и получил прозвище «его сиятельное высочество германский турок».
Пресытившись пьянством и «дебошанством», владыки брались за государственные дела — продавали своих солдат на службу Англии или Франции или торговали дворянскими титулами: за графское достоинство просили тысячу флоринов, за простое дворянство — 500. Герцог Брауншвейгский коллекционировал клавесины и спинеты, которыми никто не смел пользоваться, кроме его любимой кошки. «Серьёзная дискуссия началась на предмет объявления вне закона всех собак во владении князя… Все чиновники составляли подробные списки с указанием имён собак, их размера, возраста, породы и назначения. Руководствуясь этими списками, совет вынес резолюции о собаках Melac, Damit, Blanchet, Ouvre-L'Oeil, Empoigne. Обсуждение стало более оживлённым, когда очередь дошла до собаки Mordeur, поскольку это был настоящий породистый пинчер. Председательствующий предложил убить его. Но первое лицо (князь. — И.К.), владелец брата названного пинчера, громко выступил в защиту великолепного животного. Начались разногласия», — свидетельствует запись прений в совете его светлости князя Оттинген-Валлерштейна, известного также тем, что принимал в советники лиц не менее шести футов ростом
.
Как видим, аннинский двор вполне вписывался в эту картину. Но как бы ни были странны для потомков забавы императрицы, именно при ней многие культурные новации вошли в жизнь столичного общества. Начался долгий процесс создания русского литературного языка, у истоков которого стояли поэты и переводчики Антиох Кантемир и Василий Тредиаковский; последнего Г.К. Кейзерлинг принял в Академию наук переводчиком и обязал «вычищать язык русский, пишучи как стихами, так и не стихами», а заодно обучать «российскому языку» его самого.
Ещё недавно культурной новинкой при дворе были персидские «комедианты», скорее всего, вывезенные из оккупированных русскими войсками прикаспийских иранских провинций. Но мода сменилась, и «персиянские комедианты Куль Мурза с сыном Новурзалеем Шима Амет Кула Мурза да армяня Иван Григорьев и Ванис отпущены в их отечество». Россия впервые реально вступила в культурное сообщество европейских стран, в неё стали приезжать известные артисты и музыканты.
По «заказу» императрицы из Дрездена прибыл целый театральный коллектив под руководством директора и актёра-комика Томмазо Ристори: труппа комедии дель арте, музыканты и певцы. Первое представление состоялось в новом Кремлёвском дворце 9 марта 1731 года. «Отправляли прибывшие сюда недавно италианские комедианты первую комедию при пении с великим всех удовольствием», — отметили «Санкт-Петербургские ведомости». Государыня лично приняла актёров, опасавшихся, что их привезли в «дикую страну», а на представлении, как рассказывал сам Ристори, «поднялась и, к публике оборотившись, биением в ладони призвала всех ею (постановкой. — И.К.) наслаждаться»
.
В первую годовщину коронации Анны, 29 апреля 1731 года, русский двор впервые услышал во время праздничного обеда итальянскую кантату для сопрано, скрипки, виолончели и клавесина, посвященную знаменательному событию. Исполнила кантату по-русски певица Людовика Зейфрид. Как сообщал саксонский посланник Лефорт, императрица выразила «большое удовлетворение» и за доставленное удовольствие подарила исполнительнице 200 дукатов. Имела успех и певица Розалия Фантази. Кантаты услаждали слух придворных во время обедов и органично вписывались в серию придворных развлечений. Шут Анны Иоанновны Пьетро Мира в 1736 году писал флорентийскому герцогу, что российская императрица всегда «веселится операми, комедиами, балами, интермедиами, приватною музыкою, фегерверками, катанием, преобразительными махинами и всеми теми приватными видами, каковы от их забав происходят»
.
В январе 1732 года труппа отбыла из России, но на смену ей приехали другие европейские музыканты и певцы во главе с капельмейстером Иоганном Гюбнером. На придворных концертах гостей восхищали «певчая» мадам Аволано (с окладом в тысячу рублей в год) и «кастрат Дреэр» (его зарплата была и того выше — 1237 рублей) под руководством маэстро и его брата «композитера» Андреаса Гюбнера.
Летом 1733 года прибыла вторая труппа итальянцев, в составе которой был знаменитый танцовщик и непревзойдённый исполнитель роли Арлекина Антонио Сакки, а в 1735-м — ещё одна, во главе с актёром парижского Итальянского театра Карло Бертинацци и блиставшей на дрезденской сцене Джованной Казанова — матерью известного кавалера-мемуариста. В театральном зале Зимнего дворца итальянцы разыгрывали незатейливые спектакли, где герои дурачили друг друга. «Панталон, Венерою ряженый, Бригелл — Юпитером, Арлекин — Купидоном на алтаре стоят и говорят, что хотят жертвы пастухов и пастушек влюблённых похитить. Тогда те являются, молятся и яства кладут на алтарь. Боги притворно говорят, что всем удовлетворение дадут. Влюблённые уходят. Когда же Панталон, Бригелл и Арлекин священные дары хотят съесть, пастухи многократно возвращаются, понимают обман и поселян зовут, дабы под стражу тех взять. Панталон и Бригелл убегают, Арлекин схвачен остаётся», — анонсировалось содержание комедии «Аркадия очарованная» в 1734 году.
