Другая постановка, «Смераддина кикимора», скорее напоминала фильм ужасов: «Силвий муж Смералдинин, влюбился в Диану и обещал взять её за себя, сказываясь не женатым быть. Это самое принудило его, чтоб убить свою жену. Для сего повёл он свою жену в лес и приказывает одному убийце потерять её, а сам пошёл прочь. Убийца, в сожаление пришед по невинной, соблюл её живу и оставил её в лесу, где Смераддина, отчаянная, поручает себя адскому богу Плутону, который даёт ей одного духа приставного с полной властию оборачивать её в такой образ, каков она б захотела»
. Прочие комедии были под стать — «Арлекин притворной принц», «Панталон щеголь», «Рогоносец по воображению», «Честная куртизан-на», «Перелазы через забор», «Переодевки Арлекиновы», «Коломбина волшебница» — и вполне соответствовали запросам тогдашней публики. Постановка обходилась недёшево — из соляных доходов императрицы певцам и музыкантам выплачивалась «годовая сумма 25 675 рублёв».
Европейское искусство «пошло в народ»: в 1738 году из Голландии в Петербург прибыли комедианты, «которые по верёвкам ходя танцуют, на воздухе прыгают, на лестнице ни за что не держась в скрыпку играют, с лестницею ходя пляшут, безмерно высоко скачут и другие удивительные вещи делают». Они получили разрешение «в летнем её императорского величества доме, на театре игру и действия свои отправлять»; на представления допускалась и публика за немалые для простого человека деньги — «с первых мест по 50 копеек, с других по 25, а с третьих мест по 10 копеек с человека».
Стали популярными галантные песенки из переведённого Тредиаковским французского романа «Le voyage de l'isle d'Amour» («Езда в остров любви») — к примеру, «Плач одного любовника, разлучившегося со своей милой, которую он видел во сне»:
Ах! невозможно сердцу пробыть без печали,
Хоть уж и глаза мои плакать перестали:
Ибо сердечна друга не могу забыта,
Без которого всегда принужден я быти…
Бирон, кстати, оценил новые культурные веяния, и на очередном празднике коронации 28 апреля 1734 года его маленький сын Карл, любимец государыни, поднёс ей экземпляр панегирической пьесы «Aria о Menuet» («Ария или менуэт») для сопрано и клавесина. Пожалуй, фаворит с высоты своего положения мог бы одобрить звучавшие в ней проклятия в адрес злополучной судьбы:
Иди же прочь, хитрая потаскуха!
Неверная судьба! Докучливое наважденье!
Ты не имеешь права впредь обезьянничать со мной
.
Предпринимались и попытки познакомить двор с более серьёзным искусством — оперой. «Санкт-Петербургские ведомости» от 2 февраля 1736 года сообщили: «…в прошлой понедельник, то есть 29 числа сего месяца, представлена от придворных оперистов в императорском зимнем доме преизрядная и богатая опера под титулом “Сила Любви и Ненависти” к особливому удовольствию её императорского величества и со всеобщею похвалою зрителей». В 1737 году состоялась премьера «Притворного Нина, или Семирамиды познанной»; в 1738-м — «Артаксеркса».
Газета, кажется, несколько преувеличивала «всеобщую похвалу» — творчество придворного композитора Франческо Арайи было сложно для восприятия столичным бомондом. «В 1736 г., — вспоминал адъютант фельдмаршала Миниха полковник Манштейн, — поставлена первая опера в Петербурге; она была очень хорошо исполнена, но не так понравилась, как комедия и итальянское интермеццо». Даже при дворе Елизаветы Петровны зрителей ещё приучали ходить на представления штрафами в 50 рублей, но они уже дозрели до Шекспира — пусть и в переложении поэта и драматурга А.П. Сумарокова.
Театральные труппы приглашались на два года, сменяли друг друга и вносили в жизнь русского двора новые интересы. По свидетельству современников, «многие молодые люди и девушки знатных фамилий обучались в то время не только игре на клавикорде и других инструментах, но и итальянскому пению, добившись в короткое время больших успехов»; например, княжна Кантемир «играла не только труднейшие концерты на клавесине и аккомпанировала генерал-басом с листа».
В 1738 году танцмейстер Шляхетского кадетского корпуса Жан Батист Ланде получил императорский указ об основании по его предложению «Танцевальной её императорского величества школы» и выплате ему и его ученикам жалованья из «комнатных» денег. Так появилась русская труппа «обретающихся во обучении балетов российских 12 человек», включавшая первых отечественных балерин — «женска полу девок» Аксинью Сергееву, Елизавету Борисову, Аграфену Иванову и Аграфену Абрамову
.
Насколько сильна была тяга императрицы к высокому искусству и обсуждала ли она с Бироном достоинства «богатых» оперных постановок, нам неизвестно. Однако новый стиль жизни — дорогие дома с богатой обстановкой и мебелью, роскошные туалеты и аксессуары, щегольские экипажи — делал востребованными архитекторов и художников, обеспечивал работой каменщиков, плотников, портных, шорников, каретников, ювелиров, мебельщиков и прочих мастеров-ремесленников.
Охота, лошади, зверинцы…
И всё же любимое развлечение государыни было совсем не женское. «…Возымела она охоту стрелять, в чём приобрела такое искусство, что без ошибки попадала в цель и налету птицу убивала. Сею охотою занималась она дольше других, так что в её комнатах стояли всегда заряженные ружья, которыми, когда заблагорассудится, стреляла из окна в мимо пролетающих ласточек, ворон, сорок и тому подобных. В Петергофе заложен был зверинец, в котором впущены привезённые из Немецкой земли и Сибири зайцы и олени. Тут нередко, сидя у окна, смотрела на охоту, и когда заяц или олень мимо пробежит, то сама стреляла в него из ружья. Зимою во дворце в конце галереи вставлена была чёрная доска с целью, в которую при свечах упражнялась она попадать из винтовки», — не без гордости за свою хозяйку сообщал Эрнст Миних.
Будучи уже немолодой, Анна ездила верхом и стреляла на скаку, когда собаки гнали оленя, участвовала в травле лисиц и зайцев «по английскому обычаю». В Петергофе устраивались большие охоты на птиц и зверей с призами — золотыми кольцами и бриллиантовыми перстнями. Но больше всего венценосная Диана предпочитала палить по зверью во время облав или на площадке перед охотничьей беседкой («Темплем») в приморском парке Петергофа (в XIX веке в честь императрицы Александры Фёдоровны он получил название Александрия). Стрелять должны были и придворные, в том числе и дамы, желавшие заслужить благоволение государыни. При выездах за пределы резиденции страдали поля мужиков; тогда императрица милостиво указывала: «деревни Красной Горки чюхнам за пожатую их недозрелую рожь» на том месте, где «поставлены были шатры и палатки для пришествия её императорского величества», выдать 39 рублей
.
Порой же охота напоминала бойню: прямо под окнами Зимнего дворца валили кабанов, в Летнем саду сворой гончих травили медведей, волков, лисиц. По описи 1737 года главная охотница империи располагала 91 фузеей, 32 штуцерами, 54 винтовками, 30 пищалями, 11 мушкетонами, двумя мортирками и 46 парами пистолетов. Весь этот арсенал находился под надзором обер-егермейстера А.П. Волынского
. Императрица знала толк в оружии, заказывала его через дипломатов в Европе, но ценила и отечественное. 24 февраля 1735 года на Сестрорецком заводе ей поднесли охотничье ружьё с золочёным изображением двуглавого орла на казённой части и вырезанной над ним надписью: «Ея императорское величество у сей фузеи своими руками труд иметь изволили на сестрорецких заводах»; надо полагать, государыня символически «приложила руку» к собранному на её глазах нарядному оружию. Незадолго до этого она оценивала привезённые генерал-лейтенантом В. де Геннином с Сестрорецкого завода штуцеры и ружья и рассуждала, «как ручные гранаты шагов на 500 метать можно». 30 июля того же года Анна Иоанновна повелела кабинет-министрам изготовить пуд пороха по приложенной «пробе» (образцу), «чтоб он не марал ружья», и немедленно отправить ей в Петергоф
.
