И тут судьба послала ему очаровательную Али Эмете. Её красота и романтическая история подействовали неотразимо: граф заплатил все её долги и поселил в одном из своих замков. Знакомство князя Лимбургского с «княжной Волдомир» (в литературе переиначенной во Владимирскую) перешло в любовную связь. Барышня разорвала помолвку с графом Рошфором, а Филипп Фердинанд от греха подальше отправил предшественника в тюрьму по обвинению в государственной измене.
Она же, теперь именовавшая себя Элеонорой, а заодно «владетельницей Азова», временно находящегося под управлением Российской империи, обещала своему новому поклоннику золотые горы, ждущие её в Персии, чтобы он мог выкупить желанный Оберштейн, который она, кстати, просила уступить ей вместе с титулом оберштейнской графини. Согласиться на такую комбинацию Филипп Фердинанд был не готов, но и жить без обожаемой им принцессы уже не мог. Для влюблённого графа она была «любимым ребёнком», «божественной Бетти» или «маленькой Али», а он — её «верным рабом».
Подобно Филиппу Фердинанду, романный Алфонс стремился соединить с прекрасной Аврелией свою судьбу. По закону жанра, на этом пути героев обязательно должны подстерегать неодолимые, казалось бы, препятствия. Оставив возлюбленную в Гранаде, герой возвратился в отечество и «нашёл оное в великом беспорядке; королевство опять разделилось на многие части; простой народ, будучи обманут, начинал уже терять мужество, и весьма мало осталось таких, которые, держась Алфонсовой стороны, ожидали молодую государыню». Герой обратился к народу с пламенной речью: «Сия моя государыня жива ещё, она в Гранаде, я её видел; она не хочет идти замуж за тамошнего принца и желает лучше умереть, нежели на оное согласиться».
Не имея возможности одновременно спасти любимую и обезопасить отечество от козней гранадцев и мавров, Алфонс призвал для начала истребить последних. Призыв возымел действие: «…после сего столь живого изображения всех объял ужас; они тотчас хотят освободить из невольничества Аврелию и, кроме сего, ничему не внимают. Весь Леон оплакивает сию государыню, весь Леон желает её видеть и просит небо, чтоб сохранило дни её». Вскоре войско леонцев уже маршировало к границе.
Между тем юной принцессе грозила страшная опасность. Гранадский король поставил ей ультиматум: брак с его сыном — или «неволя». К тому же он, желая избавиться от дерзкого предводителя леонцев, пытался погубить того руками самой девушки: «…чтоб я ввергла его в расставленные ему сети и отравила при его глазах собственными моими руками». Благородная принцесса отвергла такое коварство, и король уже собирался отдать строптивицу маврам — но тут узнал, что его собственная дочь для спасения пленницы благородно сдалась в плен леонцам и просила обменять её на Аврелию. Гранадский владыка согласился на это предложение. Но так быстро мытарства героев завершиться не могли — сын короля по подстрекательству подлых мавров увёз леонскую принцессу в неизвестном направлении, и несчастный Алфонс должен снова её разыскивать
.
Героиня реальной интриги, наоборот, была доступной во всех отношениях — но трудности возлюбленному создавала сама. Восточная «принцесса» внезапно сообщила его сиятельству пренеприятную новость: богатый родственник требует её немедленного возвращения в Персию, чтобы выдать замуж за нелюбимого. На прощание безутешная красавица обещала графу прислать кучу денег на покрытие его долгов и выкуп Оберштейна. Филипп Фердинанд потерял голову — сделал предмету своей страсти предложение, был готов ради неё отказаться от престола и, как настоящий рыцарь, собирался отправиться за возлюбленной на Восток, чтобы охранять её от всех покушений.
Это было совершенно излишне — красавица и так немедленно согласилась на брак. Но возникли другие препятствия. Друзья и советники стали объяснять влюблённому графу нелепость его поведения. Услышав от графа рассказ о его матримониальных планах, его родственник князь Гогенлоэ подумал, что речь идёт о сюжете какого-то романа. «Когда же я настаивал на своём, — признался Филипп Фердинанд владычице своего сердца, — он назвал меня влюбчивым дураком, который нашёл себе в Азии героиню, убегая от любви в Европе. Я был вынужден познакомить его с частью скандальных историй во Франкфурте, чем он был так разозлён, что я не мог воспользоваться случаем, чтобы убедить его в правде».
Упрёки родственника ещё можно было вытерпеть. Князь был согласен оставаться «влюбчивым дураком», но непременно безупречной «породы». А потому он просил представить документы о происхождении «княжны Волдомир». В ответ «принцесса» объявила, что никогда не покинет своего рыцаря, а от «дяди» (опекуна) будет требовать нужные бумаги. Документы, однако, всё не приходили. А тут ещё граф, как искренний католик, вознамерился вернуть невесту в лоно истинной веры. «Принцесса» считала себя православной, что не мешало ей посещать в Оберштейне протестантскую кирху и одновременно уверять министра трирского курфюрста Горенштейна в том, что она прилежно изучает догматы римско-католического учения. Лимбург советовал прекрасной даме довериться Провидению. «Дал на обедню и сам читал молитвы, — писал он „княжне“, — чтобы Бог вас благословил, освятил и смягчил то сердце, которое ищет только темноты и любит пребывать в пустоте и злобе».
«Принцесса» же менять веру не торопилась и предложила отложить заключение брака до окончания Русско-турецкой войны
[6], потому что тогда российская императрица якобы должна будет признать её права на никому не известное «княжество Волдомир». Она благородно освободила графа от всех обязательств и даже обещала отдать ему свои владения в управление. В то же время она сумела обаять и другого владельца Оберштейна — трирского курфюрста-архиепископа Клеменса Венцеля, который также надеялся обратить заблудшую душу в католичество и иногда подкидывал «владетельнице Азова» небольшие субсидии. От «наследницы древнего рода Волдомир» он узнавал подробности её судьбы: её владения были якобы секвестрованы (реквизированы) российскими властями на 20 лет, а сама она увезена к дяде в Персию, а теперь вынуждена странствовать по Европе. «Прошу господина, — прибавляла она, — утвердить князя в его начинаниях и уверить его, что я не могу изменить».
Самому же поклоннику — чтобы не очень заносился — она отправила копию письма, якобы посланного ею российскому вице-канцлеру князю А. М. Голицыну. В нём «княжна Волдомир» писала о желании разделить с Филиппом Фердинандом свою судьбу, возмущалась сплетнями о её долгах и похождениях, заверяла в привязанности к императрице и заботе о благе России и выражала готовность немедленно прибыть в Петербург. К посланию был приложен обещанный «мемориал» о коммерции — состоящее из общих слов сочинение о торговле Венеции и о необходимости для России обеспечить свои экономические интересы в Азии и «Черкесском крае».
Одновременно она поддерживала переписку с Огиньским, который безуспешно пытался поправить своё плачевное финансовое положение займом. «Княжна» — теперь Elisabeth de Voldomir — сообщала о своей жизни в прекрасном замке немецкого князя, хотя уверяла гетмана, что мысленно всегда пребывает с ним. Она и ему обещала свою помощь. Огиньский уже не знал, верить ли сказкам о персидских богатствах. «Ваши поступки, — писал он, — трогают меня до глубины души, и хотя бы даже их исполнение не совершилось, признателен вам даже за образ мыслей до конца моей жизни. Вы мне жертвуете очень значительную сумму в своём письме, не знаю, не ошибка ли это? Она доходит до громадной суммы полутора миллионов флоринов, чего с излишком хватит на мои потребности, вызванные разорением после моего благосостояния, за которое я только благодарен Провидению». Впрочем, «княжна» и здесь не забывала о политике — она выслала «мемориал» о польских делах с просьбой вручить его версальскому двору, что гетман справедливо счёл абсолютно бесполезным.
