О «романе» самозванки с Барской конфедерацией и Радзивиллом свидетельствуют её «польские» туалеты. Должно быть, в кавалькаде шляхтичей «принцесса» эффектно смотрелась в «амазонском кафтане… с серебряными кистьми и пуговицами». А «кушак сырсаковой (шёлковый. — И. К.) с серебряными и золотыми полосками и с кистьми из золота и серебра» — это, видимо, подарок самого князя, дорогой длинный и широкий пояс, сотканный из шёлковых, золотых и серебряных нитей и украшенный узорной каймой и богатым растительным орнаментом. Такие пояса носили богатые шляхтичи, а делали их во владениях Радзивилла, в белорусском Слуцке, где отец «Пане коханку», гетман Михал Казимир «Рыбонька», создал мануфактуру по их изготовлению, на которой специалисты из Турции и Ирана ткали пояса с восточными узорами.
«Ящичек туалетный, покрытый лаком, с разными мелкими к нему принадлежащими вещами, в том числе серебряный ароматничек», 17 пар шёлковых чулок, десять пар «башмаков шёлковых надёванных» и семь пар — «шитых золотом и серебром на шёлковой материи», «ток
[26] головной низанной перлами (жемчугом. — И. К.)», «зонтик тафтяной кофейный, лент разных цветов десять кусков целых и початых, двадцать пять пар новых лайковых перчаток» — это набор аксессуаров умевшей себя подать модницы, привыкшей «обращаться в свете». Но украшений было явно маловато — в описи фигурируют лишь «перловые браслеты с серебряными замками, подвески на склавах с осыпью» и «серьги в футляре перловые». Очевидно, их владелица быстро расставалась с драгоценностями, чтобы добыть денег. О беспокойной кочевой жизни свидетельствуют «чернильница с прибором дорожная», возимые с собой скатерть, «простыня и две наволочки полотняные», салфетки, дорожный столовый прибор с солонкой и… и «семь пар пистолетов, в том числе одни маленькие»
.
Пистолеты, шляпа «чёрная с белыми перьями», «амазонский» камзол — готовый реквизит для пьесы о приключениях благородных героев времён Ancien Regime
[27]. Но в этот ряд не очень вписываются книги: «Четыре географических на иностранных языках, шестнадцать, видно, исторических на иностранных языках… один лексикон на французском, немецком и российском языках». Их наличие подтверждает отзывы собеседников «принцессы» в разных странах о её образованности и «остроте» ума. В «век Просвещения» изысканная, даровитая, энергичная дама могла бы найти иное применение своим талантам — вспомним хотя бы её современницу княгиню Екатерину Романовну Дашкову, стоявшую во главе двух академий, — но натура «авантюриеры» неизменно брала верх. Проехав пол-Европы, самозванка, кажется, сама поверила в свою легенду и готова была отправиться в Стамбул на свидание с султаном. Словно в подтверждение крушения фантастических замыслов самозванки в её бумагах оказались «три плана о победах, российским флотом над турецким приобретённых».
Печальным итогом всех надежд на благосостояние, ради достижения которого авантюристка пускалась во все тяжкие, явилась казённая ведомость об издержках на «известную женщину» и её свиту в Петропавловской крепости. Расходы на «принцессу» даже не выделили в ней отдельной строкой, как не указали и то, какие именно «покупки» предназначались узникам. Можно только сказать, что в день на всех заключённых выходило от полутора до двух с половиной рублей; всего же с 26 мая 1775 года по 1 января 1776-го содержание «претендентки» и её компании обошлось российской казне в 474 рубля 33 копейки.
Судя по имеющимся в деле бумагам, смерть государственной преступницы осталась незамеченной — похоже, к тому времени её судьба уже никого не интересовала. В конце декабря 1775 года двор возвратился в Петербург. Екатерина и Потёмкин обменивались ласковыми письмами, супруг императрицы был назначен командующим Санкт-Петербургской дивизией, его мать стала статс-дамой, а племянница Саша — фрейлиной. Но придворные уже знали о ссорах между фаворитом и императрицей и о появлении нового любимца — Петра Завадовского. Все ждали перемен, и никто не предполагал, что Потёмкин — не проходная фигура в череде фаворитов государыни, а второй после неё человек в империи, утвердившийся всерьёз и надолго.
После смерти «бродяжки» больше не имело смысла держать в заключении её свиту. 13 января 1776 года фельдмаршал А. М. Голицын и генерал-прокурор А. А. Вяземский решили судьбу спутников «известной женщины». Судьи снисходительно постановили, что не представляется возможным доказать участие поляков Чарномского и Доманского в преступных замыслах самозванки: и оба шляхтича оставались при ней по своему легкомыслию, а Доманский к тому же был увлечён страстью к прекрасной обманщице. А потому, решили чиновники, хотя спутники самозванки и заслужили «вечное заточение», но почти годовое тюремное заключение является для них достаточной острасткой. Их отпустили на родину с выдачей каждому по 100 рублей, взяв подписку о «вечном молчании» про преступницу и свое заключение и пригрозив, что при нарушении этого обязательства они даже за тридевять земель почувствуют на себе гнев российской государыни. Слуг, и подавно ни в чём не замешанных, было решено отправить за рубеж с выдачей по 50 рублей, а служанке Франциске, особе дворянского происхождения, в счёт невыплаченного хозяйкой жалованья отдали некоторые вещи покойницы и вручили целых 150 рублей.
По российским меркам приговор можно считать весьма гуманным для дел о самозванстве: бравых шляхтичей вполне могли отправить на поселение в сибирские просторы. 19 января 1776 года за лифляндский рубеж вывезли служанку самозванки Франциску. Вслед за ней той же дорогой отправились прочие слуги. В марте расписались в получении 100 рублей и были отпущены на волю приятели-шляхтичи Доманский и Чарномский. Каждую партию выдворяемых участников дела мнимой принцессы Елизаветы сопровождал до Риги сенатский курьер с двумя конвойными солдатами и сдавал в канцелярию лифляндского генерал-губернатора Ю. Ю. Броуна. Последняя группа, включавшая Чарномского и Доманского с их слугами, была вынуждена в целях секретности задержаться. Броун доложил Вяземскому, что в связи с ожидавшимся прибытием в Ригу прусского принца Генриха удержал арестантов и посадил в крепость; «а как скоро его высочество Ригу проедет, то оне за границу с надлежащим конвоем и с крепким подтверждением о невъезде им в Россию во всю их жизнь отправлены будут без малейшего замедления»
.
Вскоре отправили и их. История «принцессы» закончилась — началась красивая легенда о любви и предательстве.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Казалось, загадочная и упрямая самозванка исчезла без следа. Её арест и смерть в заключении как будто не вызвали никаких «толков» в России и, тем более, неблагоприятных отзывов за границей. Императрица щедро наградила верных слуг, благо кстати пришлось празднование победы над турками. Князь Александр Михайлович Голицын получил украшенную алмазами шпагу с надписью «За очищение Молдавии до самых Ясс» и серебряный сервиз; отличившийся при разгроме турок под Хотином Рязанский полк стал носить его имя. Следственная неудача не отразилась на карьере князя — он по-прежнему являлся одним из доверенных лиц государыни (тем более что в придворные интриги никогда не вмешивался); стал командующим войсками в Лифляндии, главным директором Ревизион-коллегии, присутствующим в Комиссии о строении столичных и других городов. До последних дней жизни он оставался главноначальствующим над Северной столицей и умер на этом посту в 1783 году.
