Донос Александровской более всего напоминает труд талантливого мемуариста, так обстоятельно и красочно описаны события. Старательная Александровская снабдила донос иллюстративным материалом в виде фотографических снимков двенадцати революционеров, на некоторых из них имелись дарственные надписи изображенных лиц доносчице, например, на портрете Заичневского его рукою написано: «Варваре Владимировне Александровской от Петра Заичневского. 1862 г. Апреля 4».
[394]
Никакого расследования ни по первому, ни по второму доносу Александровской не производилось, но цели своей она достигла — в 1867 году ей разрешили жительство в Петербурге. Мы не располагаем сведениями о регулярном сотрудничестве Александровской с III отделением, его могло и не быть, в те времена политический сыск еще привередничал, раскрывал свои объятия осторожно, не для всех «просившихся в шпионы».
В 1869 году Александровской шел тридцать седьмой год — возраст для революционера слишком солидный, но ее почему-то к революционерам тянуло, горький опыт прежнего общения доносчицу не остановил. Привязанность Александровской к революционерам объясняется банально — ее просто-напросто влекло к молодым людям. Как и зачем согласилась она сопровождать Нечаева за границу, мы не знаем. На суде попутчица утверждала, что Нечаев и Черкезов, уговаривая ее ехать за границу, угрожали в случае отказа «подвергнуть» участи Иванова.
[395] Доверия ее слова не вызывают. Из сохранившихся показаний Александровской следует, что Нечаев по прибытии в Женеву снял для нее комнату и, заходя к ней, изводил не всегда понятными разговорами.
[396] В Женеве Александровская находилась около двух недель и отбыла обратно в Россию. Сергей снабдил бывшую попутчицу письмами и прокламациями, до германской границы ее сопровождал польский эмигрант А. Д. Трусов.
Приведу извлечение из «весьма секретного» рапорта начальника Ковенского губернского жандармского управления, подполковника Бирина управляющему III отделением:
«11 января [1870 года] с утренним поездом из Пруссии прибыла Александровская, о приезде которой я был предупрежден шифрованной депешею Шефа Жандармов. По осмотре паспортов в таможне, был удержан вид Александровской капитаном фон Эксе и находился у него, чтобы не дать огласки аресту. Я просил дежурного надсмотрщика дать мне знать, когда осмотр пассажиров будет окончен и все выйдут из залы, что им было исполнено. Тогда я подошел к Александровской и спросил фамилию, просил пойти со мною в комнату, отведенную для жандармского управления, взяв с собою и вещи принадлежащие ей. Александровская, как мною было упомянуто в донесении № 5, нисколько не была сконфужена, или озабочена моим приглашением.
Затем передаю сколько помню мой разговор с нею:
Бирин: Где вы оставили свою дочь.
Александровская: В Дрездене.
Б. Отчего она не прописана была в вашем паспорте.
А. Дочь моя имела свой паспорт.
Б. Какой.
А Людмилы Прозоровской.
Б. Так как вы замужем и муж ваш жив, отчего ее фамилия другая.
А. Оттого, что она незаконнорожденная и фамилию имеет своего крестного отца.
Б. Не ехал ли с вами за границу Грайбанович (Гражданович. — Ф. Л.).
А. Нет.
Б. Не ехал ли с вами Нечаев под своею или другою фамилиею.
А. Нет.
Б. Не имеете ли вы чего-либо запрещенного или не везете ли каких-либо сочинений или прокламаций противуправительственных.
А. Нет».
Александровскую пригласили в комнату, отведенную для досмотра женщин, но она не позволила себя обыскать и предложила взятку, на что последовал отказ. Тогда Александровская попросила пригласить войти Бирина и заявила ему, что в ее одежде скрыты «противоправительственные вещи».
«Б. Откуда вы получили эти бумаги.
А. Когда я поехала из Дрездена, то за мною следили три человека мне незнакомые до самого Берлина, где я остановилась в гостинице, ко мне явились все трое, объявив: что как я состою членом их общества, то обязана доставить в Россию по адресам разные запрещенные сочинения и прокламации противуправительственные, она (будто бы) боялась их взять, что будут осматривать на таможне, тогда Трусов (которого из трех она знала) сказал, что ей опасаться нечего, у них есть один из членов таможни, который ее пропустит, а если она подаст вид, что находятся при ней запрещенные вещи или выдаст сама, то подвергнется той же участи как Иванов».
По поводу слов Александровской об «одном из членов таможни» Бирин написал характерное для жандармского служаки следующее примечание: «Это было выдумано Александровской, потому что мною произведено самое строгое дознание и оказалось, что все члены вполне преданные Правительству и своему долгу, не пропустили бы ничего противузаконного».
[397]
Нечаев, отправляя Александровскую с нелегальной литературой, превосходно понимал, что в Вержболове ее может ожидать полиция. О попутчице политический сыск узнал от попавших в его руки участников «Народной расправы» еше в декабре. Первые же вопросы, заданные подследственным, касались подробностей побега Нечаева и его местонахождения. Если Бирину сообщили точную дату прибытия Александровской на границу, то, следовательно, за ней неотступно следили еще в Женеве. А коли так, то знали, где находится Нечаев. Отчего не сообщили женевской полиции?. Полицейским властям он был пока еще нужен на свободе.
Среди прокламаций женевского триумвирата жандармы обнаружили у Александровской «Манифест Коммунистической партии».
[398] В обвинительном акте перечислена вся найденная при обыске литература «крайне возмутительного содержания», кроме «Манифеста». Тогда на него никто из полицейских властей не обратил внимания.
В тот же день подполковник Бирин отправил в Петербург радостную весть и тут же получил от управляющего III отделением генерала Н. В. Мезенцева следующую телеграмму:
«Немедленно доставьте сюда арестованную при жандармах со всеми вещами дав инструкцию строго наблюдать чтоб дорогою не могла ни жевать ни уничтожить бумаги».
[399]
Александровскую доставили в Петербург, начались допросы и одновременно с ними аресты предполагаемых получателей нечаевской корреспонденции. Как и ожидалось, улов вышел солидный. Среди других политическая полиция задержала М. А. Натансона, впервые оказавшегося в ее руках. Приведу отрывок из его воспоминаний, записанных С. П. Швецовым: «Из Цюриха (ошибка, Женевы. — Ф. Л.) он (Нечаев. — Ф. Л.) направил с поручениями в Петербург некую Александровскую. Подол ее платья был подшит снизу широкой полосой коленкора. Нечаев прошил его в нескольких местах в поперечном направлении, вследствие чего получился в нижней части подола с внутренней его стороны как бы ряд карманов, в каждый из которых он заделал по письму, с полным на нем адресом того, кому оно предназначалось. Одно письмо было адресовано Нечаевым ко мне… Конспирация, как видите, грубейшая и очень не умная. Нечаев не мог этого, разумеется, не понимать; не мог он и не понимать и того, что на границе Александровскую могут случайно обыскать, а это повлекло бы за собою провал всех тех, кому он так тщательно адресовал свои письма. Я беру на себя смелость утверждать даже, что Нечаев, прибегая к столь грубой конспирации, на это именно и рассчитывал. Скажу даже больше: я не утверждаю, но допускаю, что Нечаев с своей стороны сделал все, чтобы так именно и случилось».
[400]
