Я не буду здесь предрешать вопрос о том, как свершится эта государственная перестройка — путем ли исключительно революционным или по инициативе самого правительства, которое решится отказаться от абсолютизма? Может быть, что тут же, кто заявил по поводу крестьянского вопроса, что «освобождение сверху предшествует освобождению снизу», — возьмет на себя инициативу переделки государственного устройства, если вовремя успеет убедиться, что против силы возрастающего общественного мнения идти нельзя. Насколько удобоисполнима правительственная инициатива, это здесь разбирать неуместно. Несомненно только то, что как бы это ни свершилось, это не обойдется без общественных потрясений. Я сын народа! Самая первая и главная цель моя — счастье, благосостояние масс. Зная по опыту жизнь простого класса как в России, так и за границей, я знаю также, что всякое общественное потрясение, какой бы оно исход ни имело, не только вредит интересам высших классов общества, но вместе с тем вначале ложится тяжелым бременем на народ. Если, с одной стороны, Разин и Пугачев отправляли на виселицу дворян в России, а во Франции их отправляли на гильотину, то с другой стороны, как там, так и здесь массы народа валились под картечью, сжигались селения и пр.; разрушение и истребление — спутник всякого переворота, по крайней мере из тех, который нам указывает история, — они с одинаковой силой поражали как высший класс общества, так и толпу. Задача всякого честного правительства состоит в наш бурный век в том, чтобы, при неизбежности общественных волнений, по крайней мере, предотвратить повторение ужасов подобных тем, которыми сопровождались кровопролитные восстания Разина и Пугачева. А эти ужасы непременно воспоследствуют, если не будет положен конец дикому самоуправству и зверским мерам в администрации. Правительство, допуская подобные меры, тем самым кладет семена будущего революционного террора, оно вострит лезвие на свою голову. Когда политические идеи встречают отголоски в самых отдаленных закоулках русской земли, тогда рыцари кулачного права могут оказывать своим усердием самую дурную услугу правительству, — они только усиливают озлобление в среде недовольных и возбуждают и без того весьма разгоряченные страсти.
Пусть правительство льстит себя надеждой, что еще далеко до бурных дней. Пусть оно изобретает поверхностные реформы и надеется ими усыпить общественное внимание. Общество уже пробудилось и скоро потребует ответа. В России могут быть такие наивные государственные люди, для которых всякое общественное движение представляется результатом конспирации двух или трех десятков агитаторов; могут быть и такие, которые надеются заглушить новые идеи репрессивными методами, вместо того, чтобы встать под знамя этих идей, руководить обществом по пути прогресса и получать благословение вместо проклятий. Несомненно, что много еще лиц, в числе заведывающих судьбами великого русского народа, придерживается поговорки Людовика XV: «Apres nous le deluge» (после нас хоть потоп — фр.). Но для всех без исключения должно быть ясно, что всякая репрессия вызывает ожесточение, порождает новых врагов, поэтому бесцельное варварство вредно, бессмысленно.
Эмигрант Сергей Нечаев, превращенный г. Мезенцевым из политического в уголовного преступника.
Р. 5. Иду в Сибирь с твердой уверенностью, что скоро миллионы голосов повторят этот крик: «Да здравствует Земский собор!»
[678]
Нечаев солгал и на сей раз, никто не решился бы бить его в здании Окружного суда. Возможно, с ним грубо обращались, применяя силу, его вызывающее поведение побуждало к ответным действиям. Как же не поведать хоть кому-нибудь, что его били. Он столько раз писал о зверствах жандармов. Его жалобы могли навредить офицеру, а ему так хотелось отомстить за выкручивание рук. Писало его раздраженное самолюбие, необузданная фантазия, жажда запутать всех и каждого, отомстить обидчику. Обида клокотала и искала выхода. Произошло самое огорчительное из того, что могло случиться, — ожидаемый Нечаевым многодневный шумный политический процесс с овациями и истериками власти сумели превратить в банальное судебное заседание с шикающей враждебно настроенной публикой, которой вовсе не было дела до него, стремившегося осчастливить народ. Досада и разочарование терзали честолюбивую душу, самообладание покинуло его, он растерялся.
Дело не только в том, что у Нечаева почти не было сторонников и на суд пришли люди, относившиеся к нему недоброжелательно, его поведение во время слушания дела провоцировало враждебное к нему отношение публики. Доктор Д. П. Маковицкий записал рассказ М. С. Сухотина, мужа старшей дочери Л. Н. Толстого: «Михаил Сергеевич читал описание суда над ним (Нечаевым. — Ф. Л.) в «Былом».
[679] Михаил Сергеевич студентом был на этом суде и говорил, что Нечаев, когда утверждает, что ему не дали говорить, лжет. И Михаил Сергеевич представлял Нечаева, как он ругал судей и царя, и плевал на его портрет тут, в суде. Его много раз выводили и приводили; Нечаев все повторял то же».
[680]
Для вступления приговора в законную силу требовалось отвезти Нечаева на Конную площадь, приковать к позорному столбу, прочитать перед собравшейся толпой решение суда, после чего десять минут продержать преступника на месте гражданской (торговой) казни. Полицейские власти продолжали опасаться, что во время этой процедуры возможные сторонники главы «Народной расправы» решатся предпринять действия, не желательные для правительства, не исключали дерзких поступков самого преступника или озлобления свидетелей процедуры против него. Слезкин доложил Шувалову о своих волнениях, и из III отделения на имя московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова пришло строжайшее предписание, согласованное с монархом:
«Относительно исполнения приговора Московского окружного суда над Сергеем Нечаевым и дальнейшего поступления с этим преступником предполагается следующее:
I. Исполнение приговора, или Торговая казнь Приговор суда обратить к исполнению в один из ближайших дней по восшествию оного в законную силу. Ввиду большого расстояния от Сущевского Съезжего дома, где содержится Нечаев, до места исполнения приговора — Конной площади, перевести его вечером, накануне дня казни, в ближайший к означенному месту Серпуховский Съезжий дом, где учредить жандармский караул.
На рассвете, в восьмом часу утра, вывезти Нечаева, установленным в законе порядком, на площадь, до которой переезд может продолжаться около четверти часа. При конвое, который будет сопровождать дороги, находиться трем барабанщикам и бить поход до приезда дрог с преступником на середину площади, где, вокруг эшафота, расставить заблаговременно обширное каре, оцепленное конвоем и усиленным нарядом от Городской полиции и Жандармского дивизиона.
