Хасуэлл, молча сидевший у окна, вдруг хохотнул, но викарий, по-прежнему улыбаясь, покачал головой и заметил, что младенцы с неустановленным отцовством, которых он обязан крестить, вызывают у него слезы, а не смех. За этим соображением последовал переход к его малоимущей пастве. Старший инспектор внимал его сбивчивым речам, набравшись терпения, мысленно отделял зерна от плевел и постарался, упомянув домработницу Линдейлов миссис Мортон, вырулить на тему высшего торнденского общества. Однако о Линдейлах викарий сообщил немного. Миссис Линдейл не принадлежала, как и Ладислас, к его вероисповеданию, а ее муж, хотя и взращенный в англиканской вере и вообще хороший человек, увы, в церковь не ходил. Викарий сожалел, что такие приятные молодые люди вынуждены жить затворниками. Они редко появлялись на скромных соседских праздниках. Миссис Линдейл слыла высокомерной, но викарий объяснял ее нрав робостью. Мисс Паттердейл, в высшей степени радушная особа, которую он упорно возводил в ранг доброго ангела прихода, прекрасно отзывалась о миссис Линдейл. Это она уговорила миссис Эйнстейбл пригласить пару, но ничего не вышло: миссис Линдейл вежливо отклонила приглашение, сославшись на невозможность оставить свою малышку. Викарий горевал и по этому поводу. Пусть Эйнстейблы не принадлежали к поколению Линдейлов и нечасто принимали гостей, их нельзя было не считать полезным знакомством.
— Я сейчас как раз от них, — подхватил Хемингуэй. — Мистер Эйнстейбл — джентльмен старой школы. Начальник полиции рассказал, что он лишился на войне единственного сына. Представляю, какая это утрата для Торндена, а не только для него самого.
— Вы совершенно правы, инспектор! — воодушевился викарий. — Я редко встречал таких замечательных молодых людей, как он. Он поддержал бы ветшающие традиции. Редкий цветок в густом лесу… Сквайр перенес жестокий удар. Остается надеяться, что его наследник не ударит в грязь лицом, хотя, боюсь, отношения между деревней и сквайром ждут печальные перемены. Торнден плохо принимает чужаков.
— Не знаю мест, где это происходило бы более гладко, — заметил Хемингуэй. — Будем надеяться, что в ближайшее время этого не случится. У сквайра здоровый и бодрый вид, чего не скажешь о миссис Эйнстейбл.
Викарий вздохнул:
— «Ибо не ведаешь, что сулит грядущий день…»
— Воистину! — отозвался Хемингуэй. — Так-то оно так, но…
— У сквайра грудная жаба, — сообщил викарий.
— Что вы говорите!
— Сквайр вполне может протянуть еще много лет, — подал голос Хасуэлл.
— Все мы молимся об этом, дорогой Хасуэлл.
— Я понимаю, о чем говорит викарий, — произнес Хемингуэй. — При такой болезни каждый день может оказаться последним. Неудивительно, что у миссис Эйнстейбл озабоченный вид. Как я погляжу, он не из тех, кто себя щадит.
— Сквайр не инвалид, — возразил Хасуэлл. — Он очень энергичный человек, для него будет только хуже, если он откажется от привычной активности.
— Святая правда! — кивнул викарий. — Но ему можно пожелать меньше трудов. Так и хочется посоветовать сквайру забьггь о чрезмерной добросовестности, но разве такое советуют?
— То есть не так стараться ради поместья, которое достанется по наследству то ли кузену, то ли племяннику, живущему где-то в Южной Африке? — уточнил Хемингуэй. — Это даже не старания, а настоящая борьба! — Он посмотрел на Хасуэлла: — Я видел, что он занимается лесоповалом.
— И новыми посадками.
— Это я тоже заметил.
— Сквайр — необыкновенный человек, — тепло промолвил викарий. — Иногда я ему говорю, что предприимчивостью он поборется с человеком вдвое моложе себя! Помню, когда он только решил извлечь выгоду из общинного выгона… Надо вам объяснить, инспектор, что выгон…
— Кстати, про выгон, — перебил его Хасуэлл. — Как вы считаете, старший инспектор, можно запретить людям топтаться там, мусорить, таращиться через изгородь на Фокс-Хаус? Мисс Уорренби это чрезвычайно неприятно.
— Бедняжка! — воскликнул викарий. — Это просто позор! Куда катится мир? Что за вульгарная тяга к сенсационности? Как раз сегодня утром об этом толковал Гэвин Пленмеллер, но я не обратил внимания. Испугался, что он опять настроен шутить, а мне его шутки совершенно не нравятся! Действительно, инспектор, необходимо что-то предпринять!
— Боюсь, полиция бессильна, сэр, пока люди ограничиваются самим выгоном и общественной дорогой и никому не чинят препятствий, да и как иначе, там же тупик!
На лице викария появилось тревожное выражение.
— Может, мне пойти туда и обратиться к ним, объяснить, как все…
— Кто-то просто похихикает, а может, и нагрубит вам, — предостерег Хасуэлл. — Лучше натравите на них Пленмеллера: ему понравится рассеивать толпу. Его остановит лишь угроза линчевания.
— Хасуэлл, Хасуэлл, друг мой, — пробормотал викарий.
— Не волнуйтесь! — засмеялся тот. — Вы можете представить, чтобы он хотя бы пальцем шевельнул ради племянницы Уорренби?
Викарий покачал головой и сказал, что у их доброго друга злой язык, но любой достоин снисхождения, а сердце человеческое не избавлено от горечи.
— Уж его-то, с хромотой, надо бы пожалеть, — произнес Хемингуэй. — Слушать Пленмеллера исключительно полезно, он о любом такого наговорит, что не устоишь на ногах от неожиданности! Однако я не уверен, что его суждению можно полностью доверять. Не удивлюсь, если Пленмеллер просто старается оправдать надежды слушателей и всякий раз, открывая рот, выдает что-нибудь сногсшибательное.
Викарий окинул Хемингуэя одобрительным взглядом и похвалил за проницательность.
— Я сильно огорчен его отношением к этой прискорбной истории, — продолжил он. — Молчу о христианском сострадании, но и с мирской точки зрения я предостерегал Пленмеллера, что его неумеренное красноречие может быть неверно понято. Пока что, — оговорился он, изображая поклон, — мои опасения не подтвердились.
— Большое вам спасибо, сэр, — радостно сказал Хемингуэй. — Вообще-то у меня возникло бы больше подозрений, если бы Пленмеллер вдруг сменил тон, потому что, как утверждают, он много месяцев твердил, что от Уорренби необходимо избавиться. Я вот чего никак не возьму в толк: почему он взъелся на Уорренби сильнее, чем кто-либо еще? — Он сделал выразительную паузу, но викарий лишь вздохнул, а Хасуэлл усмехнулся и пожал плечами. — Возможно, — продолжил Хемингуэй, — разница между ним и остальными местными жителями, не выносившими Уорренби, состоит в том, что он говорил то, что думал, а они нет.
— Боюсь, вы правы, — скорбно закивал викарий.
Старший инспектор прищурился:
— Вы с большинством, сэр?
— Это невозможно опровергнуть, — ответил подавленный викарий. — При всех стараниях тяжело бороться с неподобающими мыслями, плоть слаба, о как слаба!
— Если так пойдет, то вы скоро заподозрите всех, кто не питал к Уорренби неприязни, старший инспектор, — усмехнулся Хасуэлл. — Спешу вас уверить, что я, подобно викарию, считал его пренеприятнейшим субъектом!
